Зейнаб по движениям, по походке считывает его состояние. Он напряжён, конечно, ему не нравится всё происходящее. Но он в порядке, в порядке! Живой, здоровый. И он ведёт за руки двух девочек, очень похожих на Полину и Олю. Только шагают эти девочки не очень уверенно и на обеих тёмные очки.

– Прибавьте звук, – шепчет Зейнаб.

У самой руки трясутся так, что, пожалуй, выронит пульт.

– И только что захваченное заложниками здание покинул Народный артист Советского Союза Андрей Кигель, выступивший в роли добровольного переговорщика. Ему удалось вывести из здания двух самых маленьких заложниц. Спасённым девочкам шесть и семь лет соответственно, они воспитанницы детского интерната для слепых и слабовидящих, на концерте были вместе с педагогом. О судьбе педагога пока ничего не известно. Позже мы постараемся взять интервью у Андрея Кигеля, а пока напомним, что в здании остаются ещё несколько сотен заложников, большая часть из которых – дети.

Корреспондента сменила стандартная отбивка телеканала, по экрану поскакали белые лошади, началась реклама.

Зейнаб судорожно вздохнула и почувствовала, что её обнимают тёплые руки. Антошка. Руки у него такие же нежные, как у отца. И даже пахнет от него тем же самым одеколоном. Надо же, она раньше не замечала. Одеколон. Всё же хочет быть похожим на отца?

– Всё, мам, всё. Расслабься. Всё закончилось, папа в безопасности.

– Если второй раз туда не пойдёт, – спокойно замечает Марина.

– Марина! Язык твой поганый, – не выдерживает Антон. – Никогда ты заткнуться вовремя не умеешь!

– Так, прекратили оба!

В голосе Зейнаб появляются властные нотки. Пора уже вспомнить, что ты хозяйка дома и мать этих двоих великовозрастных балбесов.

Она решительно встаёт с дивана:

– Ничего не закончилось, потому что в здании остались террористы и дети, это раз. Марина права, отец может пойти туда снова, это два.

– Могла бы промолчать.

– Не могла бы, – усмехается Зейнаб. – Она у нас копия папа. Полина, ну-ка быстро переобулась в домашние тапки, совсем с ума сошли, в уличной обуви по ковру, по дивану! Это три. Оля, тебе уже хватит орешков со сгущёнкой, да и вообще, вы почему со сладкого начали? Ну-ка обе мыть руки и за стол, я вам борща разогрею. Это четыре.

Дети и внуки переглядываются. Бабушка Зейнаб окончательно пришла в себя.

– А ты, – мысленно обращается Зейнаб к лежащему на столе мобильному телефону, – позвонил мне немедленно и сказал, что с тобой всё в порядке. Это пять.

И телефон под её суровым взглядом послушно разражается «Лунной сонатой».

– Куколка, ты меня, конечно, будешь ругать. Но всё уже позади, я живой и здоровый. Я сейчас приеду домой.

– И перестанешь быть живым и здоровым, – цедит Зейнаб в трубку.

Хорошо, что Андрей не видит, как она в этот момент улыбается.

***

Всю дорогу до дома Андрей Иванович молчит и смотрит в окно. На сиденье валяются утренние газеты, так и не дочитанные, сверху лежит мобильный телефон. Звук у него Андрей Иванович выключил, потому что звонки раздаются ежесекундно. Его номер есть у всех телеканалов, у самых крупных печатных изданий, у сотен журналистов. Обычно Кигель охотно даёт комментарии по любым вопросам, от культуры до политики, всегда считал это частью своей работы, ему где-то даже льстило, что его мнение важно и интересно. Но сейчас он ничего комментировать не хочет. Во-первых, руководитель штаба по спасению заложников чётко дал понять, что от публичных заявлений лучше воздержаться. Пока в здании остаются сотни детей, а террористы следят за всем происходящим, каждое слово может повлиять на исход событий. Во-вторых, Андрею Ивановичу и самому не хочется сейчас ни с кем говорить. Всё произошедшее и увиденное ещё нужно осознать.

Нет, он не испугался. Ни капли. Его даже направленный на него автомат не впечатлил. Слишком долго и слишком неспокойно он живёт на свете – и не такое видел! Он чувствовал досаду и бессилие, а эти чувства он ненавидел всю свою жизнь. Да, он поговорил с террористами. Да, убедил их отпустить двух самых маленьких девочек. Двух. А сколько там осталось? И что с ними будет? Кигель прекрасно понимал, что никто не согласится на условия, выставленные террористами, что будет захват. И он, переговорщик, просто помог выиграть время, за которое наши силовики подготовят операцию. Сколько людей, сколько детей погибнет в результате? Этого никто не сможет сказать. Так что ничего не закончилось. Но ему ясно дали понять, езжайте домой, Андрей Иванович. Значит, скоро начнётся штурм. Он мог бы настоять, остаться в штабе, но зачем? Зейнаб наверняка извелась от волнения. И он обещал сегодня появиться ещё в одном месте.

Физически он уже дома, машина катит по посёлку, раздвижные ворота уже среагировали на закрепленный на лобовом стекле чип и начали разъезжаться. А мыслями всё ещё там, в концертном зале, где дети вжались в кресла. Большинство из них даже не видит страшных людей в чёрном, опутанных взрывчаткой, но они чувствуют страх, чувствуют исходящую угрозу.

Кигель с досадой ударяет кулаком по подлокотнику и открывает дверь машины, не дожидаясь, когда это сделает водитель. Решительно идёт по дорожке, доходит до двери и останавливается. Пауза, несколько глубоких вдохов. Это его личное правило – не нести домой негативные эмоции. Зейнаб не виновата, если он устал, раздражён или расстроен, она порой неделями ждёт его возвращения с гастролей не для того, чтобы видеть недовольное лицо. К тому же Андрей заметил машины детей во дворе. Тем более нужно быть спокойным и уверенным, каким они привыкли его видеть.

Андрей Иванович едва успевает шагнуть за порог, как на него с двух сторон налетают Полина и Оля. Из окна заметили? Виснут на нём, заглядывая в глаза:

– Дедушка! Дедушка пришёл!

– Дедушка, а конфетки есть?

– А зайчик что-нибудь передавал сегодня?

Каждая хочет на руки, но обеих сразу поднять уже не под силу. И по отдельности-то не стоит. Спина, будь она неладна. Сейчас поднимет девчонок, а ночью Зейнаб придётся ему спину вонючей тайской мазью растирать, чтобы он смог уснуть. «Ну а что вы хотите, – спросил доктор в дорогой израильской клинике на чистом русском языке, хотя уместнее был бы иврит, а понимал Андрей перенятый от мамы идиш. – Вы всю жизнь на ногах, стоите по шесть часов на сцене. Спите в поездах и самолётах, скрючившись. У вас два межпозвонковых диска просто стёрлись. Можно сделать операцию, заменить на искусственные, но вам придётся на месяц остаться в Израиле». Андрей фыркнул и в тот же день улетел в Москву. В Москве диски тоже восстанавливали, но ещё дольше