сам, раз уж заехали. Заодно проверяет, что есть на полках, все ли продавцы на месте, все ли улыбаются, сколько покупателей в зале. Возвращается с двумя бутылками коньяка и тортом для Маши. – Марик к сладкому равнодушен. Торт тоже собственного производства: в какой-то момент Кигель понял, что часть продукции хлебопекарен можно продавать в алкомаркетах, многие мужики, заходя за бутылкой к празднику, не прочь и торт для семьи прихватить. И резко увеличил выручку магазинов и объёмы сбыта в пекарнях. Торты Кигеля народ разбирал с удовольствием по очень простой причине – их пекли по советским ГОСТам. Если «Киевский», то настоящий, как раньше, с хрустящим слоем безе и поджаренными орехами. Если «Птичье молоко», то нежное, тающее во рту, а не замазка из манной каши, как делали частники сплошь и рядом.

Словом, «Киевский» он и прихватывает, с удивлением осознавая, что напрочь забыл, какой именно торт любит Маша Агдавлетова. Надо же, ему казалось, что он помнит про своих друзей всё. Вспомнил же, что Марик не терпит армянский коньяк, поэтому для него лучше брать французский, и что Лёнька запивает крепкий алкоголь соком, так что, помимо двух бутылок «Мартеля», в пакете у Андрея Ивановича коробка апельсинового сока. Лёнька – извращенец, конечно, но что поделать. Лучше сразу взять, чем потом в магазин бежать. В центре Москвы ещё найди продуктовый магазин, сплошные кафе и офисы теперь.

Андрей Иванович на секунду представляет, как он сам или Лёнька бегут в магазин посреди ночи за коньяком и соком, стоят в очереди в какой-нибудь «Пятёрочке», и кассирша бледнеет лицом, когда их узнаёт. Да, солидные все стали Народные. Дорогие машины, личные водители, французский коньяк. Давно ли тряслись в автобусе по ямам какой-нибудь Волгоградской области, добираясь на очередной шефский концерт, пили из одной бутылки прямо из горла дешёвый портвейн и закусывали яблоками, купленными тут же, у бабушки, приторговывающей возле трассы. Как будто вчера было.

Кигель поднимается по лестнице – дом, в котором живут Агдавлетовы, старый, лифты тут не предусмотрены. Что практически обрекло Марата на затворничество: лишний раз спуститься и подняться для него целая проблема. А ведь Андрей предлагал ему переехать, даже нашёл несколько отличных вариантов, тоже в центре, но в современных домах, с лифтами, собственной территорией, включающей магазины, аптеки и бассейны! Тем более, врачи прописывали Марату плавание. Ну Андрей доплатил бы, сколько там требуется, это же не проблема! Но Марик рогом упёрся, мол, никакую другую квартиру мне не надо, у меня тут рояль, любимый сквер и поклонники, которые со всех концов страны привыкли именно сюда приезжать. В том же сквере сидеть под окнами и надеяться увидеть своего кумира. Но большей частью не они Марика, а он их из окна рассматривал. Иногда открывал окно и что-нибудь для них пел или просто общался. Вот этого Андрей понять не мог. А может быть, у него просто таких почитателей не было, у него под окнами никто не стоял. Никогда, кстати, не стоял, даже тридцать лет назад. Как-то всегда ровно было. Кигеля любили, на концерты ходили, цветы дарили. Но и всё. Никаких сумасшедших поклонниц, висящих на трубах и заглядывающих в окна в гостиницах, никаких дежурств у служебного входа, никаких экзальтированных барышень, называющих себя его жёнами и намекающих на былые отношения и их пищащие в пелёнках последствия. Словом, ничего, что неизменно сопровождало любого более-менее популярного артиста, начиная с Марата и Лёни и заканчивая современными голоштанными кумирами. Даже обидно. Слишком серьёзным он был всегда, что ли?

Андрей Иванович нажимает на кнопку дверного звонка и одновременно достаёт телефон, готовясь звонить по нему, если Марат не откроет сразу. Есть у того дурная привычка просто так к двери не подходить. Журналистов опасается, в последнее время они в поисках сенсаций о затворнической жизни кумира советских женщин повадились к нему шастать. Новое племя выросло, бесцеремонное. Марат сам рассказывал, возмущаясь, как какая-то девчонка заявилась без предупреждения, позвонила в дверь, он открыл, только с постели, непричёсанный, в халате. Думал, Маша ключи забыла и вернулась за чем-нибудь. А там девка с вопросами, почему он бросил сцену. И парень за её спиной с камерой – включённой! В итоге чуть обоих с лестницы не спустил.

Но телефон не требуется, дверь открывается, а за ней обнаруживается Лёнька. И смотрит на него Лёнька как на привидение.

– А, ты уже тут. – Андрей Иванович решительно шагает через порог. – Молодец! Ты чего застыл-то?

– Ту-у-ут. Привет! – И тянет руку для пожатия.

Кигель машинально жмёт протянутую мягкую кисть, слегка удивляясь:

– Ты чего, Лёнь? Виделись же сегодня. Где именинник?

– В за-а-ле, – тянет Лёнька. – А мы думали, ты та-а-ам…

Вообще-то Лёнька, то есть уважаемый Леонид Витальевич, давно уже не заикается. Но в состоянии сильного волнения или сильного подпития тянет гласные.

– Где «там»?

– У концертного зала. По телевизору показали, как ты заходил, потом как вышел с двумя девочками. И больше ни слова о тебе не сказали. Мы решили, ты там остался.

– А смысл, Лёнь? Там штурм будет. Переговорщики больше не нужны. Господи, Лёнька, ты чего такой бледный-то? Ты вообще как себя чувствуешь?

Леонид Витальевич стоит, опираясь рукой о дверной косяк. Он в одной рубашке, ворот которой расстёгнут на две пуговицы, и в вырезе хорошо различим бледно-розовый шрам, напоминающий, что Лёньку надо беречь от нервных потрясений.

– Нормально я. Но как подумаю, что тоже был там сегодня… Что задержись я на час… Да и ты тоже. Ты же успел уехать, да? А потом вернулся?

– Да, – коротко соглашается Андрей и идёт мимо застывшего Лёньки в комнату. – Пошли именинника поздравлять, стоим тут, лясы точим.

Ему не хочется развивать тему. И не хочется думать о том, что должно произойти с наступлением темноты в концертном зале. И он слегка досадует на Лёньку, который конечно же всё перевёл на себя и теперь переживает не столько об оставшихся в зале детях, сколько о себе, чуть не попавшем в ряды заложников. Но Андрей Иванович быстро успокаивается. Друзей надо воспринимать такими, какие они есть. Лёнька не герой и никогда им не был. И хвала небесам, что он успел уехать, с его сердцем он бы и без помощи террористов мог богу душу отдать.

– Марат! Ещё раз с днём рождения! Живи до ста двадцати, как у нас говорят!

Андрей крепко жмёт руку и обнимает за плечи Марата. Агдавлетов сильно сдал в последнее время, выглядит самым старым из них троих: прорезались глубокие морщинки возле глаз и скорбные возле