председатель!» Прокурор снова усмехнулся своей змеиной усмешкой: «Наш уважаемый защитник много чего не видит, гражданское обвинение готовится ответить и на этот вопрос в свое время. Существует серьезная, чрезвычайно серьезная причина, по которой мы ставим перед подсудимым эти вопросы, в противном случае мы бы этого не делали!» – «Отвечай на вопрос», – утомленно говорит председатель Димитрису. «На какой вопрос, господин председатель?» – «Господин государственный обвинитель спросил тебя, знаешь ли ты, где находится дом сестры Гатцоса». – «В Новой Филадельфии». – «Значит, о такой вот ерунде он с тобой беседовал, – с триумфом перебил его прокурор, – а вот то, что любовник его жены – полицейский, об этом он забыл сказать, да?» – «А при чем здесь одно к другому? Да я уже давно знаю, где его сестра живет, господин председатель. Как-то вечером у них была пирушка, так и я на нее пошел». Председатель посмотрел на прокурора, как будто говоря: не надо так давить… «Продолжай», – кивнул он Димитрису.

Они прождали перед домом Гатцоса где-то с полчаса. Наконец появился потерпевший, позвонил в колокольчик, вышла жена Гатцоса, открыла ему, бросила взгляд по сторонам, не видит ли кто, и впустила внутрь. «Сколько времени вы прождали, прежде чем перейти дорогу?» – «Двадцать минут». – «Правда, что Гатцос хотел пойти тотчас же, а ты его не пустил?» – «Правда». – «Почему?» – «Так и дураку ж понятно, господин председатель! Если он хотел застать их на месте преступления, следовало дать им дойти до кровати». – «Итак, вы вошли в дом…»

Гатцос, знавший, где что, шел первым, Димитрис за ним, подошли они к дверям спальни. Димитрис первым приник к замочной скважине. «И что ты увидел?» – «Если я скажу, господин председатель, вы снова заявите, что я использую непочтительные выражения». – «Никто не ждет от тебя подробностей, – говорит председатель раздраженно. – Скажи только, до какой стадии они дошли. На кафаревусе». – «Они осуществляли половые сношения!» – «И в самом деле, – говорит председатель, с трудом сдержав смешок, – ты и в кафаревусе преуспел. Теперь скажи нам, что случилось потом, – на димотики».

«Гатцос с силой толкнул двустворчатую дверь и раскрыл ее во всю ширь. Едва жена его увидела, как начала визжать и звать на помощь. Попутно она попыталась прикрыться простыней». – «А потерпевший, что он делал?» – «Побежал за штанами. В этот момент я услышал два выстрела, и…» – «На допросе, – вмешался прокурор, – ты говорил, что потерпевший попытался достать револьвер из кармана штанов». – «Я сказал, что мне показалось, будто он хочет достать свой пистолет». – «Как же тебе это могло показаться, если, как ты нам говоришь, ты не знал, что он – полицейский и, следовательно, у него всегда с собой оружие?» – «Интуиция. Уж столько-то лет на улице, да я с закрытыми глазами определю, что это они. По запаху их чую…» – «Что ж ты крикнул в тот момент?» – «Да ничего». – «Как это ничего! – воскликнул прокурор. – Жена Гатцоса нам сказала, что ты крикнул: “Давай сделай этого… этого… этого, – он открыл лежащее перед ним досье и зачитал: …этого пидараса!”» – «Ложь! Жена Гатцоса просто пытается выгородить своего мужа, чтобы оправдаться перед ним. Кончится тем, что вы мне скажете, что это я его убил!» – «Есть масса возможностей убить человека. Например, подтолкнув кого-нибудь другого к совершению преступления…» Касьянопулос снова подскочил и начал протестовать еще возмущенней, чем раньше. Кто-то в зале крикнул: «Браво!», и судья зазвонил в колокольчик и посоветовал всем присутствующим воздержаться от организации митинга как в защиту, так и против обвиняемых, потому что в противном случае он будет вынужден очистить помещение и продолжить заседание при закрытых дверях. «…Так вот, слышу я два выстрела и вижу, как потерпевший хватается за брюхо. “Да что ты сделал, пидарас!” – кричу я Гатцосу. Вот что я сказал, господин председатель. Я не говорил: “Сделай этого пидараса”. Может, я и самый худший человек на земле, но не убийца и никогда им не стану! Не такая у меня душа. “Да что ты сделал, пидарас, Христа твоего разэтак!” – кричу ему. Потому что, клянусь костями моего отца, господин председатель, я понятия не имел, что у него с собой пистолет. Я не знал, что…» Но эти его слова снова потонули в адском шуме, который подняли сослуживцы убитого, заслышав, как он поносит Христа. Касьянопулос побелел как полотно. Присяжные мрачно закачали головами. «Я тебе очень рекомендую, – сказал ему председатель сурово, – впредь избегать выражений, оскорбляющих религиозные чувства присутствующих. Перерыв десять минут…» Уфф! Я вздохнула от облегчения. Давно пора. Нам всем было просто необходимо глотнуть хоть немного свежего воздуха: в зале суда стояла удушающая духота.

Выйдя наружу, во внутренний дворик, я впервые увидела Тодороса. Нас представила Поликсена. Кира-Экави в тот момент для таких церемоний не подходила, она окончательно утратила чувство реальности. Сплела пальцы под подбородком и сидела живым воплощением отчаяния. Я уж так хорошо знала ее, как читаную-перечитанную книгу. В то время как ее сын отвечал перед судом человеческим, она сама сидела на скамье подсудимых какого-то другого, невидимого суда. «Не убивайся так, хорошая ты моя! – говорю ей. – У тебя начнется рак, и тогда привет, как это было с моей мамой! В конце концов, не он убил полицейского, не отрубят же ему голову. Тебе надо было быть там, – добавила я, – послушала бы, как он с прокурором держался – все ответы как от зубов отлетали». Она подняла взгляд и посмотрела на меня, словно говоря: я же знаю, что ты и сама не веришь в то, что говоришь. Она не была дурочкой. Может, она и не сидела в зале суда, но знала до мельчайших подробностей, что именно там происходило, как если бы была там от первой до последней минуты. И она тоже, как и все мы, понимала, что эти отлетающие от зубов ответы, вернее всего, его и погубят, потому что они подтверждают гипотезу, на которую уже намекнул прокурор, будто бы он и есть душа этого преступления. Она знала цену и людскому правосудию, и характеру своего сына. Тем временем подошла Поликсена с кусочком лукума и стаканом воды. «Съешьте лукум!» – говорит ей. Кира-Экави трагически прикрыла лицо руками. Поликсена предложила мне. «Я не хочу лукум, – говорю ей. – Отдай его ребенку, а себе давай возьмем кофе». Тодорос на мгновение отошел, но вскоре вернулся вместе с Касьянопулосом. Два сына, и какая разница между тем и другим! – сказала я себе, наблюдая за тем, как он приближается к нам. Возможно, Димитрис красивее, но пропади она пропадом, эта красота. «Минос! – воскликнула кира-Экави, едва увидев Касьянопулоса. – Минос, на Господа и на тебя!..» Касьянопулос развел руками, показывая, что он абсолютно