политической ситуации, которая воцарилась, когда Метаксас в первый раз пришел к власти, у меня все поджилки тряслись, как бы его не схватили и не отправили в ссылку…»

Все это мне сильно напоминало покойного Диноса. В то время еще и года не прошло, как он умер, время идет, а сердце мое сжимается все сильней, когда я вспоминаю его, даже и сегодня я не могу удержать горькую усмешку, когда думаю, что мало было всех прочих его прегрешений, он еще и коммунистом был. Разумеется, об этом мы узнали только после его смерти. С тех пор как папа выгнал его из дома, мы редко его видели. Как он жил, где спал, понятия не имели. А уж на предмет того, есть ли у него политические убеждения или нету, он даже и не заикался. Он был не из тех, кто много болтает или легко делится своими мыслями. Хотя бы в этом мы с ним были похожи. Он появлялся от случая к случаю, когда отца не было дома, не для того, чтобы нас повидать, но чтобы растрясти мамин кошелек. Когда же он узнал, что я вышла замуж и у Андониса водятся деньги, стал приходить чаще. Но хотя в то время мама была уже тяжело больна и я старалась ее не огорчать, я не собиралась дать ей распотрошить всю свою заначку, чтобы он пошел, и купил себе морфия, и каждый день убивал себя на мои собственные деньги. Я предложила ему переехать жить к нам. Я бы поставила ему диван в комнатке при террасе, она была лучше нижних комнат, потому что в ней весь день было солнце. Я обсудила эту идею и с папой, и с Андонисом, и оба они были согласны.

«Но при одном условии, – говорю ему, – ты согласишься, что на месяц мы положим тебя в клинику, чтобы ты завязал с наркотиками. Что уж ты там делаешь со своей личной жизнью, это твое дело. Главное, чтобы мы этого не видели. И речи нет, чтобы мы хоть намеком тебя обидели. Но проблема наркотиков – это проблема, они разрушают твое здоровье…»

Он не согласился. Предпочитал жить как нищий и вовсе перестал к нам приходить. Как-то дядя Огефанос проходил по площади Клавтмонос и зашел в общественный туалет отлить. В другом углу стоял Динос, оборванный и небритый, как и все эти наркоманы. Чтобы не ставить его в неприятное положение, дядя сделал вид, что ничего не заметил, и вышел на улицу, но потом подумал, какой крик устроит мама, если узнает, что он видел отраду очей ее и не заговорил с ним, и решил постоять рядом, подождать, пока тот выйдет. Ждал две минуты, три, пять – где Динос? Да как же, ради всего святого, он прошел, подумал бедный дядя Стефанос, а я его не увидел! Снова заходит внутрь и видит его на том же самом месте, глазеющим на это самое у своего соседа… Вот что мы знали о Диносе: что он наркоман и развратник. Когда же, наконец, в один из декабрьских дней 37-го к нам в дом пришел агент уголовного розыска и сказал, что Динос умер в ссылке в Анафи от сердечной недостаточности, то, несмотря на все мое отчаяние, я задержала его, чтобы вызнать подробности. «А почему же он был в ссылке?» – спрашиваю. По наивности я подумала о наркотиках. Когда же он сказал, что Динос был коммунистом, я не поверила своим ушам. Динос – коммунист! Что за трагическая ирония! Я не могла понять, что за коммунистом он мог быть и как уживались его распущенность и абсолютное отсутствие какого бы то ни было уважения к чему-либо с коммунизмом, который, как мы читали, требует от коммунистов самоотречения и железной дисциплины. По крайней мере, сын киры-Экави был мужчиной. Может, он и попробовал распутство такого рода, как, кажется, поступают, увы, многие молодые люди, но при этом не утратил своей мужественности. Не пропускал ни одной юбки, как говорится. Кира-Экави рассказывала мне, как поймала его даже вместе с его кузиной Гого.

Гого была дочерью сестры киры-Экави, той, что покончила с собой. Какое-то время она жила вместе с ней, она и ее брат Рикис. Он был печатником. Работал по ночам. Так вот, он пару раз приходил нежданно-негаданно домой и заставал ее то с военным, то с моряком.

«…И говорит себе, Нина: “Ну и что мне теперь делать – работать, чтобы хоть как-то жить, или сидеть дома, охранять кое-какое место у Гого?” И вот он однажды приходит ко мне домой и говорит: “Тетя, можно мы переедем к вам пожить? За плату…” Мм! Он тоже был не лучше своей сестры. Все свои деньги просаживал у этих дрянных девиц на улице Сократус. Они ему нравились, потому что делали все, что ему было по вкусу. То, что он мне в субботу давал на хозяйство, в среду забирал как бы в долг. Поликсена, которая с давних пор была у нас счетоводом, ворчала и просила объявить, чтобы они нашли себе другой дом и съехали, но как я выгоню детей моей сестры? Я сохраняла терпение – ровно до того дня, как застала моего сына верхом на Гого. “Ах ты сукин сын! – закричала я ему. – Мало мне всего остального, так еще и инцест!..”»

В то время как я водила знакомство с кирой-Экави, Рикис жил у какой-то девы непорочной, а Гого уже года два как была замужем. Ее муж Ставрос был сантехником, и каждый раз, когда он был свободен, они вваливались в дом тетки с раннего утра. А когда народили детей, тащили за собой и детей.

«И ни разу ни одной оливки, так, хотя бы для приличия, Нина!» – На другой день кира-Экави приходила ко мне и жаловалась на них. С тех пор как она поймала своего сына вместе с Гого, она ее видеть не могла.

Тодорос мрачнел каждый раз, когда их видел, но по другой причине. Он терпеть не мог Ставроса, потому что считал его себе не ровней, потому что тот не мыл руки, перед тем как сесть за стол. Но Поликсене он нравился. Они сошлись друг с другом, потому что оба были большими охотниками до кино. Он приходил за ней и забирал ее из аптеки, и они вместе шли в кинотеатр второго показа, где шли по два фильма и куда она не рисковала ходить без спутника. И когда вечером они возвращались домой, то сыпали шутками, которые на следующий день мне