Когда мы шли в дом, автоматически начали зажигаться лампочки и после прохода гаснуть. У порога я снял свои калоши, Аделина Рафкатовна еле заметно улыбнулась.

– Да что вы? Можете не разуваться, – сказала она и, достав мягкие кожаные тапочки, предложила надеть их. Затем провела меня в просторный и не привычный моему глазу зал. На больших, по деревенским понятиям, окнах была падающая от самого потолка до пола снежная тюль, по краям которой были утянутые в талии, точно барышни на балу, зелёные шторы. В углу стоял большой плазменный телевизор. Пол был застелен паркетной доской, для деревни невиданное дело. Я почему-то вспомнил свой, собранный из толстых деревенских плах пол, подумал. «Что ж, за каждым забором в Добролёте существовало собственное представление о счастье и достатке».

Со слов Веры Егоровны, я знал, что для прислуги был выстроен отдельный домик, в нём жила привезённая из города семья, полная, с подозрительными глазами женщина и молчаливый, одетый в военную спецовку её муж.

– Кофе, чай? – спросила Аделина Рафкатовна.

– Лучше чай.

– Чёрный или зелёный?

– Мне всё равно.

Молчаливая женщина подала нам чай. Я стал разглядывать комнату. Даже сравнивать её со своим житьём не было смысла. На стене в дорогой оправе висели картины известных художников. Нашёл знакомые мне полотна Владимира Кузьмина, Владимира Осипова, Алексея Зверева, отдельно висел постер с картины Эль Греко «Гибель жреца Лаокоона и его сыновей».

Поймав мой взгляд, Аделина Рафкатовна сказала, что сюда она приглашает художников, они живут за её счет, ходят на пленэр, пишут картины и некоторые оставляют в качестве подарка.

– Как могу я поддерживаю наших замечательных художников, времена сейчас для творческих людей сложные, цены за краски, холсты задрали выше небес, – сказала Аделина Рафкатовна. – Сегодня они буквально выживают.

Скажите, а какие холсты вы используете?

– Льняные, хлопковые, синтетические, иногда дээспэ, – признался я. – Некоторые наброски делаю на ватмане, а дома переношу на холсты. Краски китайские, ленинградские. Вы правы, сейчас всё дорого. Самые дорогие – крупнозернистые льняные холсты, их ещё репинскими называют. Да вот, на таком холсте одна из последних работ. – И я показал ей наброски, которые сделал на реке, ещё до наскока лесника.

– Ой, да это Глашка! – воскликнула Аделина Рафкатовна. – Похожа. Знаете, мне ваша работа напомнила малоизвестного ныне Николая Фишина, его работу «Маленький ковбой». Он эмигрировал в Америку. Очень даже неплохо. – Аделина Рафкатовна сделала паузу. – Я её у вас возьму. Пятьсот долларов, пойдёт?

Я даже вздрогнул от такого быстрого предложения, с которым оно было сделано. Таких денег мне никто и никогда не предлагал.

– Вы знаете, картина ещё не готова, – немного помедлив, ответил я. – Мне ещё над ней работать и работать.

– Воля ваша. – Хозяйка не стала меня уговаривать и обвела рукой комнату: – Я гостила у брата в Штатах и кое-что подсмотрела и приспособила под наши реалии. У нас всё не так, всё не устроено. Живем одним днём. Даже своё жилье обустроить не можем. А время пролетает, уходит, как песок сквозь пальцы. Его не воротишь. А потом одни вздохи, куда всё ушло?

– Ну, если мерить по американским лекалам… У них своё, у нас тоже есть что показать.

– Вот-вот, и я о том же! Включите телевизор. Те, кто умеет смотреть вперед, отдают детей в школы с английским уклоном. Вкладывают деньги и средства в своих детей, А это самое верное вложение. Государству же нет никакого дела до нас с вами. На конкурсах наши дети поют не на русском, а на английском, фильмы иностранные, новые словечки, всё на западный манер. Что своего-то? Существует такое понятие, как «качество жизни». Надо жить не в хлеву и навозе, а в благоустроенном доме. – Аделина Рафкатовна выпрямилась. – Хочу развивать здесь туристический кластер, а в этом зале, – вновь обвела рукой комнату, – сделать выставку художников и народных промыслов.

– Так привлеките Речкина, – сказал я. – Он много может. Делает из бересты туески, шкатулки, сумки, плетёт лапти, даже ковбойские шляпы изготавливает.

– К сожалению, он, как и все здешние, выпивает.

– Но ума-то не пропивает, как этот лесник.

– Вы имеете в виду Старухина? – спросила Аделина Рафкатовна. – Знаете, каждому овощу – своё место. Коля хорошо знает и любит коней. Поскольку другого в этой Раскулачихе, кто бы мог подковать лошадей, не осталось. Ещё он разбирается в тракторах. Но я боюсь, напьётся, сядет за рычаги и кого-нибудь задавит.

– Аделина Рафкатовна, я слышал, что Речкин хочет построить часовню и назвать её в честь своего деда.

– Речкин и церковь! Вы шутите? – рассмеялась Аделина Рафкатовна. – Он с похмелья и не такое скажет. Здесь одного желания мало. Нужен проект, деньги, фирма, которая взялась бы за это дело. Одно время он приставал ко мне со строительством мельницы. Теперь очередной заскок. Скажите, может нормальный человек держать в своём доме чучело медведя? Я ему предлагала купить его у него. Мы бы сделали музей чучел зверей, обитающих в наших краях: рыси, лисы, волка, оленя, кабарги, белки, соболя… Но Речкин отказался. С ним одни скандалы. Недаром говорят, в каждой деревне должен быть свой, как бы вам точнее сказать, недоношенный больной ребёнок.

– У него была непростая судьба, – заступился я за Колю.

– Здесь и других не баловали. Но вросли в землю и выжили. Кто не смог, уехал. Человек без земли, что перекати-поле, куда подует, туда его и понесёт.

Слушая её, я пытался понять, почему одни могут поднять дело, даже в таком заброшенном месте, как этот лесной кордон, а другие живут тем, что Бог подаст. Мне нравилось, что Аделина Рафкатовна, не прячась, говорит мягко, но прямо всё, что думает.

– Народ здесь вроде бы с виду простой-простой, но у каждого своё прошлое. И оно даёт о себе знать. Вы, наверное, заметили, что каждый держит по нескольку коров и бычков. Таких налогов, как были в советское время, нет. И полиции здесь нет, налоговой службы, даже за свет люди не платят. В общем, закон – тайга, медведь – хозяин. Но друг за другом следят почище любых спецслужб. Прошлой осенью в лесочке, неподалёку от дороги, застрелили и увезли деревенского бычка. Кто сделал, неизвестно! А нынче у меня пропала лошадь, ахалтекинка. Мне за неё «лендкрузер» предлагали. Я вызвала следователей из города, да и местные егеря пытались помочь. Но воз и ныне там. Пришлось завозить сюда сторожевых собак, для них мы поставили будки на углах. Теперь живём, как в лагере. Сами себя запрятали за стенами и заборами. Чего только для местных я ни