– Всё, побаловалась, и хватит! Надо покупать Умку. – И начала доставать из сумки шампунь, щётку, скребок, прихватив стоящее на земле ведро.

Глаша завела лошадь в реку, помахала рукой Речкину, который чуть ниже по течению, за кустами, освободившись от камуфляжа, поливал водой лошадей и расчёсывал металлической щёткой их мокрые бока. Я продолжал раскрашивать и уточнять свои наброски и не видел, как сзади из-за кустов верхом на лошади появился лесник и, неожиданно хлестнув плёткой, погнал её в мою сторону. Заслышав топот, я оглянулся: прямо на меня, фыркая, выпучив огромные глаза, летело косматое чудовище, но в последний момент лошадь, точно испугавшись и едва не задев меня, вильнула в сторону, окатив вспененной копытами водой.

– Ты чего, сдурел?! – закричал я, стряхивая с холста брызги.

Пролетев мимо, Старухин оглянулся и, подняв коня на дыбы, развернул его и снова погнал в мою сторону.

«Да он пьян!» – мелькнуло у меня в голове, а пьяному, как известно, море по колено.

Поигрывая бичом, лесник подъехал ко мне: «Ты чё-то сказал? А ну, повтори!»

Я положил коробочку с красками на валун, прикрыл её тряпкой и направился к лошади.

– Стой! Стой, тебе говорю! – кривя лицом, взвизгнул лесник и ударил бичом по воде. Прижав уши, лошадь под губастым прянула в строну.

Краем глаза я увидел, что к нам прямо по воде, шлёпая резиновыми сапогами, ругаясь и матерясь, бросился Коля. И тут откуда-то из-за кустов на полном скаку вылетела Глаша. Вспенив и разбрызгивая воду, Умка влетела между нами, отделив меня от сидящего на коне лесника, и я увидел, как в замедленной съёмке, конь под ним резко присел на задние ноги и в воздух взлетели резиновые сапоги губастого. Перевернувшись через голову, лесник мешком шлёпнулся в воду, не понимая, что произошло, начал протирать глаза и шлепать по воде руками. Тут подбежал Речкин, схватил его за шиворот и несколько раз окунул головой в Ушаковку, но, услышав щенячий визг, отпустил занесённую для расправы руку.

– Пей, да знай меру! – стал наставлять Коля лесника. – Захотел получить медаль? Я тебе столько медалей наставлю, бодяги не хватит!

Росомаха

Собрав этюдник, я попрощался с Глашей и Колей и пошёл домой. Пьяная выходка лесника огорчила. «Дураки на свете не перевелись, и не переведутся», – думал я, шагая по теплой траве босыми ногами и вспомнив летящую на Умке Глашу, вдруг ощутил на лице не привычную для себя затаённую улыбку, такого со мной давно не случалось.

Подходя к деревне, увидел у высоких ворот, за которыми была усадьба Росомахи, как из подъехавшего чёрного блестящего «опеля» с разноцветными бумажными пакетами вышла по-городскому одетая молодая женщина, коленкой прикрыла дверцу и, как старому знакомому, улыбнулась мне.

– Как вам в наших краях? – поинтересовалась она, поглядывая на мои босые ноги. Поймав её взгляд, я вытащил из пакета резиновые калоши и сунул в них ноги, про себя отметив, слово «наших» не распространяется на меня, по всей видимости, я здесь стал одним из очередных приехавших из города дачников.

– Ничего, жить можно, – пожав плечами, ответил я.

– Конечно, здесь рядом нет Байкала, но дорогу скоро достроят, час езды – и ты в Голоустном, – и с неким оттенком артистизма вздохнула: – Люди здесь простые, грубоватые, каждый живёт сам по себе, за своими стенами и заборами.

– Что поделаешь, лесной кордон. А люди, они везде одинаковы.

Я догадался, что передо мной стоит та самая Росомаха, о которой так много говорили в деревне. Голос у неё был мягкий, приятный и, как иногда говорят, грудной. Была она из тех, про которых говорят, приятная во всех отношениях женщина.

– Ну не скажите! Когда я впервые приехала сюда, увидела ромашковое поле, послушала рассказы о прежнем житье-бытье, у меня возникла мысль построить здесь усадьбу, но не в деревенской черте, а чуть поодаль, места здесь много. У меня были планы – здесь, на берегу Ушаковки, поставить охотничий домик, эдакую маленькую гостиницу, где можно было бы переночевать, поесть, развлечься и отдохнуть от городской суеты. Ехать туда, где ногу поставить негде, где всё затоптано и забросано пивными банками, окурками, пластиковыми пакетами, нет, это не по мне! О вас я уже наслышана, вы живёте на бывшей даче Шугаева. – Помолчав немного, продолжила: – Я его знала. Он наш, мензелинский, из Татарстана. Одно время Вячеслав вёл телевизионную передачу «Книжная лавка». Особенно запомнился мне его рассказ, как они с Александром Вампиловым на подмосковной даче встречались с Твардовским. Шугаев прочитал тогда стихи Твардовского про его маму и как её хоронили. Меня даже слеза прошибла. – И, видимо, желая сделать мне приятное, добавила: – Мне Глаша про вас все уши прожужжала! Да что мы здесь стоим? Давайте зайдём ко мне, выпьем кофе, поговорим. Как-никак мы теперь соседи. Глаша показывала ваш рисунок. Вы где учились?

– В лётном училище.

– Там что, учат рисованию?

– Там учат летанию. А это у меня хобби. С детства. Когда заходил в магазины, смотрел кисти, краски и почти всегда покупал. А вот писать не было времени. Теперь решил наверстать упущенное.

– Неплохо для начинающего. Можно, я сделаю вам предложение. Ко мне сюда приезжают гости, отдохнуть, поохотиться, посмотреть на деревню. Они бы с удовольствием купили свои портреты.

– Спасибо. Но я не фотограф.

– А я этого и не говорила! – сказала Аделина и нажала кнопку на воротах. – Свои, свои, открывайте! – проговорила она в домофон.

Сверху на столбе я заметил глазок видеокамеры.

Хозяйский дом был двухэтажным, неподалёку от входа – полукруглая стеклянная теплица, за нею гараж, баня, ещё какие-то хозяйственные постройки. Длинная, сложенная из пилёного бруса конюшня стояла чуть в стороне. Я знал, что Коля почти каждый день вычищал из неё навоз, который с удовольствием покупали приезжающие из города дачники. Я уже знал, что для лошадей были отдельные ворота, из которых можно было попасть прямо на берег Ушаковки. Я вспомнил, что на этом месте здесь когда-то было поле, ставились копны и паслись лошади, а у дороги, под огромной крышей, была пилорама, она стояла и сейчас, отгороженная от усадьбы высокими бетонными плитами. Глянув на высокие бревенчатые стены, возведённые вокруг усадьбы, я почему-то подумал, что полевому или таёжному ветру нелегко с ходу взять это препятствие, за которым всё было другим и нездешним: стриженная под бобрик газонокосилкой лужайка, которая поливалась механическими разбрызгивателями (подобную мне впервые довелось видеть на Аляске), не привычные для деревни огромные розы и гладиолусы, и стриженая, завезённая сюда южная туя, живым забором отделяющая лужайку от