За всё время это была первая, и единственная, жалоба, про себя я удивлялся терпению и спокойствию моих спутниц. Вздыхая и хватаясь за поясницы, они поднялись и, подшучивая друг над другом, гуськом тронулись за мной. Я решил держаться русла реки, всё равно она должна была куда-то нас вывести. То и дело, натыкаясь на выворотни и стволы упавших деревьев, на острые засохшие ветки, которые цепляли и рвали одежду, мы неожиданно для себя вновь вышли к месту нашей ночёвки. «Неужели и правда нас по тайге водит ведьмак?» – мелькнуло в голове. Женщины обнаружили медвежью лёжку и свежий помёт и с тревогой начали переглядываться и смотреть на меня, куда я их завёл?

Вспомнив, что на горе было светлее и, как мне показалось, теплее и веселее, чем в этом глухом распадке, я повёл моих боевых подружек в гору. Пыхтя и чертыхаясь, мы всё-таки влезли на неё, но, оказавшись на самой вершине и оглядевшись по сторонам, каких-то знакомых и зримых примет, по которым мы могли бы, говоря авиационным языком, восстановить потерянную ориентировку, мы не нашли. Вокруг стояла глухонемая тайга, лишь высоко в небе, нарезая круги, парил кобчик. Но и он мало чем мог помочь нам. И даже далёких байкальских гор и хребтов на сей раз не было видно. Как назло, начал накрапывать мелкий осенний дождь. Подумав, я решил взять на этот раз левее и идти вдоль горной седловины. Часа через два, обессиленные, с расцарапанными руками и лицами, мы сделали ещё один привал. И неожиданно услышали далёкий выстрел, за ним ещё один.

– Нас ищут! – закричала сестра.

И мы вновь, уже с воскресшей надеждой, чуть ли не бегом стали подниматься в гору, в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы. Этот склон мы осилили быстро и, очутившись на горе, вновь услышали выстрел. Он прозвучал гораздо ближе. Мы все, как один, заорали: «Эй, эй, мы здесь, здесь!»

Через несколько минут раздался ещё один выстрел. Мы с криками выскочили на тропу и увидели всадника. Это был Коля Речкин.

– Я знал, что вы всё равно выйдите к речке и пойдёте вниз по течению, – сказал он и протянул фляжку. – Там чай со смородиной. Промочите горло.

У машины мы увидели сидящим у костра Витька, который чуть ли не со слезами на глазах бросился обнимать бабу Клаву.

– Слава богу, нашлись! – бормотал он. – И, как же вас так угораздило?

Баня

После отъезда в город моих добровольных помощников я, по совету Речкина, решил приступить к строительству бани. Предполагая жить в Добролёте долго, я решил сделать то, чего не успел сделать Шугаев, но сделал Василий Макарович Шукшин. В Сростках, в доме матери, он срубил баню и, говорят, гордился этим больше, чем «Печками-лавочками».

– Для бани лучше всего подходит осина. Особенно в парной. Бревна я заготовил зимой, – сообщил мне Коля Речкин. – Тогда движение сока почти нет. Ты пока ошкури бревна. Мох у меня есть, я тебе принесу. Но можно использовать крапивную паклю. Бак для нагрева воды лучше всего сварить из нержавейки. Вода в ней будет без ржавчины. Камни я подберу. С ними тоже всё непросто. Некоторые при накаливании выделяют сажу и газ. Затем продумай в парилке вентиляцию. Выходное отверстие надо делать выше входного. Двери должны открываться наружу. Мыло, шампуни и прочие специи в парилке не держи. Они сойдут в бане по чёрному, а здесь никак. В баньке всё должно пахнуть деревом. Под полом парилки необходимо сделать сток наружу из цемента. Чтоб всё стекало за пределы бани. Топить печь лучше всего березовыми поленьями, а не лиственничными. Никогда в топку да и на раскаленные камни не брызгай маслом и прочей ерундой. Сёдня мода пошла, вроде бы для запаха. Запах дает березовый лист, а от всего остального только голова болеть будет. Веники заготавливают, когда лист только набрал сок. Нарубишь, соберешь и развесь под крышу. Перед тем как попариться, надо веник окунуть и подержать в тазике с горячей водой. Чтоб лист стал помягче. Купи войлочные шапки, полотенца, желательно махровые. – И, глядя куда-то в себя, начинал гладить себе грудь и тяжело вздыхал: – У тебя чёнить осталось? У меня тут за стенкой трубы горят!

Я шел в дом, наливал в стакан водку и выносил Речкину. Он интеллигентно двумя пальцами брал стакан, проверял прозрачность продукта на свет и одним глотком осушал его.

– Ну что, полегчало? – мысленно ругая себя за свою податливость и желание угодить, спрашивал я.

– Ты спас меня, – уже с улыбкой отвечал Речкин. – Я заметил, что даже лошади не любят, когда я с похмелья маюсь. А у этого… – Коля кивал в сторону дома Хорева. – Святой воды не выпросишь.

– Так он, должно быть, печется о твоём здоровье? – пошутил я.

– Он печётся о своём кармане! – медленно, точно печатая на машинке, выговаривая каждое слово, сказал Коля. Всё ему мало. А тебе спасибо, спасаешь меня. Я бы не пил, чё эту дрянь глотать? Когда я делом занят, мне её даром не надо. Оглядев повеселевшим взглядов двор, сваленные бревна, лежащий топор, Коля, откашлявшись, добавил: – Я ведь Славке Шугаеву предлагал построить баню. Баня, она как якорь, держала бы его на этом месте. А его поманили огни большого города. Смотреть на всё и вся сверху. Когда-то и мне город казался большой горой, с которой всё видно. Про Москву вообще не говорю, чё-то вроде нашей Змеиной горки. Там всё время надо быть начеку, варежку раскрыл – в любой момент могут ужалить. Но залезть и на всё посмотреть сверху, ох как хотелось! Когда я был мальцом, забирался на крышу мельницы песни попеть, петухом покричать. Или лез на Змеиную. А когда наорусь и спущусь вниз, всё становилось на своё место, то сделать надо, другое. Здесь, в деревне, без дела помрешь. Коля вновь вздохнул, глянул на пустой стакан и, откашлявшись, продолжил: – Шугаев после отъезда в Москву пару раз сюда наведывался. Тянуло его в наши края, походить по тайге с ружьишком, поохотиться. Он это дело любил. В последний раз, мать ты моя, гляжу, прикатил не с женой, а с московской кралей, шепнул мне, что это внучка поэта – Серёги Есенина. Её, кажется, Маринкой звали. Остроносенькая, ловкая, вся из себя московская, в обтянутых джинсах и тоненьком свитере, чтоб всё, что при ней, было подчёркнуто и обозначено. Ну, мужики, знамо дело, на это