— Нравится перышко?.. Могу тебе еще одно из Гавриила выдернуть. Шучу, — улыбнулся Михаил на посланный ему взор. — Габри подарил мне его еще до мобилизации, сказал: новая суперсовременная модель гелевого пера…

— Здесь же нет геля, — Анжи взяла перышко в руки и разглядела поближе стержень и переливающийся блестками пушок.

— Я тоже это заметил. Но он сразу начал много-много говорить, что у меня нет фантазии, и на том мы расстались. А потом я все забывал спросить. Так что, видимо, не суждено мне узнать секрет гелевого пера без геля… Ну ладно, я вижу у тебя ко мне важные вопросы, а я с оперением лезу, — оборвал сам себя архангел.

— Все в порядке… — ответила Анжи. — Я, правда, хотела тебя спросить.

— Я слушаю, — темно-карие глаза Михаила замерли на ее лице.

Анжелина начала делиться своими мыслями, периодически бросая взгляд в топь его зрачков. Но они были далеки своей глубиной.

— Ты хочешь спросить меня, что тебе делать? — вымолвил Михаил серьезно. Анжелина кивнула. — Но как я тебе могу ответить?.. Ты же ее ангел, а не я… — руки Михаила отодвинулись от стола, на лицо легла тень задумчивости. — У вас снова размолвка с Владимиром, я это понимаю…

— Дело не в размолвках, — возразила Анжи. — Ты же не будешь утверждать, что мы должны покрывать супружескую измену.

Губы Анжелины сжались. Прямой взгляд ждал его слов.

— Конечно нет, — ответил Михаил. — Другое дело: должны ли мы вмешиваться, чтобы ее раскрыть…

— Она имеет право знать, — сказала Анжи. Прозвучавшая в голосе бетонная твердость была готова спорить с непреклонностью самого архангела.

— Что ты хочешь узнать у меня? — поняв все, молвил Михаил.

— Имею ли я право… Возможно, ты запретишь.

— Ты ее хранитель, ты имеешь право делать то, что считаешь нужным в рамках небесных законов. Запрещающего закона в данном случае нет. И я тебе запрещать тоже не могу, — произнес Михаил.

— Но ты против моего решения?

— Я такого не говорил. Вопрос вмешательства — всегда сложный вопрос. Мы не пассивные соглядатаи, мы действуем каждую минуту жизни. Только не завязали бы наши действия гордиев узел…

— Устои семьи святы.

— Не только они, Анж.

— Нами должна руководить правда.

— Она нами и руководит. Но мы всегда должны знать, в чем эта правда заключается, — Михаил посмотрел на Анжелину так, что она опустила глаза, испугавшись утонуть в омуте его взгляда.

— Правда едина, — промолвила она тихо.

— Едина. Да наше сердце несовершенно. И не всегда готово разуметь, что она есть.

Михаил замолчал, ожидая, что скажет она. Но Анжелина тоже молчала.

— Ты хотела еще чего-то?.. — голос его прозвучал ласково и мягко. Казалось, все его слова шли не в оппозицию ей, но мыслью служившего на посту разумной защиты.

— То же, что и раньше. Но от меня не все тут зависит, — Анжи подняла ресницы, но взор ее скорее выразил затухшую уверенность, чем надежду на перемены.

— И от меня тоже, — сказал Михаил.

— Спасибо за разговор, — отозвалась Анжи, поднимаясь со стула. — Я пойду работать.

— До встречи, — Михаил тихонько улыбнулся.

— До встречи, — Анжи подавила вздох и вышла из уголка.

Она обернулась на прощание на не изменившее красоте и миру лицо. Ничего не было для нее в скрестившемся взгляде. Анжелина пошла прочь. В ее голове всплыла последняя беседа с архангелом. Сорок лет назад Михаил отказал ей в службе в небесном легионе. И сегодня он не передумал.

Глава 7

Марина зашла в покрытую ночью квартиру, зажгла свет. Было не очень поздно, но мама уже спала. Марина не могла не порадоваться этому факту: с половины бутылки вина ее существенно разморило, да и говорить уже ни с кем не хотелось.

В темной комнате она включила лампу над кроватью, этого хватило, чтобы не навернуться во мраке, яркий свет не шел в ее душу. Напротив, в синеющем небом окне, горели огни соседнего дома. Марина задернула шторы, чтобы этого не видеть. Палец щелкнул по приемнику, одновременно убирая звук до минимума. Приглушенными нотами залетели в уши популярные, как Европа, и заезженные, как жизнь, звуки. Марина любила эти песни.

Она зашагала по комнате, шаркая тапками и вымученно стаскивая с себя одежду. С половиной расстегнутых пуговиц она остановилась перед зеркалом шкафа, снимая наручные часы. Марина подняла подбородок и посмотрела на свое отражение.

Уставшее, измученное и серьезное лицо с какими-то намеками на косметику и казавшимися в полумраке незаживающими кругами под глазами. Мара пристально уставилась в собственные зрачки.

— Дура, — проговорила она негромко. — Полная идиотка и неудачница. И ты останешься такой навсегда. Навсегда.

Она опустила последнее слово в грудь, словно гильотину. Марина отвернулась, чувствуя сильную тянущую боль внутри… Отрезать ножом… Признать в себе правду. Как новую жизнь. Навсегда… Насовсем.

Она была честна перед почти незнакомой ей девушкой. Что это, трусость — пытаться тянуть дальше лямку, что уже не тянется?.. Или улыбка, которая иногда возникала днем на ее губах, могла переломить то, что делалось все эти дни внутри? Для нее уже не было ничего, и ей придется жить с этим всегда.

Пройдет? Марина готова была бросить грязью в лицо любого, кто сказал бы ей эти слова. Не пройдет. Не проходит для нее то, что случилось в этой жизни. И дело не в этой несчастной любви и не в этом пресловутом Денисе… Дело… в ней. В самой ее жизни.

Она сейчас вспоминала все с самого начала, как зачиналось новое, как рождалась она той самой, которой знала себя сейчас, и только такой она могла видеть себя после этого. Эти несколько лет, которые шли с ней, полупредчувствиями, ощупью в неизведанности… Когда она не знала до конца, куда и зачем, но интуиция заменяла ей и разум и совесть. Когда вырываясь изо всех сетей, она плевала на них с высоты железных балок, по которым передвигалась, балансируя над пустырями жизни, ей грозили падения, и каждую неделю она хотела спрыгнуть сама просто так… И все равно дошла до сегодняшнего дня. Она ничего не хотела от этой жизни. Ничего, кроме мести, кроме торжества, хотя бы на одну минуту над теми, кто ее не слышал и никогда не слушал, и кроме… вечности. Вечного в своем сердце, внутри… того, что никогда не закончится, что не уйдет… а будет с ней на всю жизнь.

Попалась?.. Это был шок, от которого она не могла отойти до сих пор. И сколько отмотает лет, прежде чем она, посмотрев прямо и в глаза, сможет сказать, почему опять случилось в ее жизни то, что она сквозь беговые