Ради хорошей, крепкой, надежной семьи можно бросить и работу, и жилье свое, и поменять профессию, и даже забыть про улицы детства, которые обязательно возникают из сладкого клубня воспоминаний… Но в одиночку семью не создашь. Семей из одного человека не бывает. Даже во сне. От такого сна можно проснуться в холодном мертвенном поту. Значит, надо возвращаться на «круги своя», мужчине к женщине, женщине к мужчине.

С другой стороны, Кафка, например, считал, что одиночество – лучшее состояние, в котором может пребывать человек. Все гениальное, к слову, было создано людьми в состоянии одиночества. Говорят, что Кафка даже специально учил русский язык, чтобы произнести на нем знаменательную фразу: «Я – один».

«Что будет, если перефразировать строчки знаменитой песни “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью”? “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью” – так? Или не так? Кафка – сумасшедший, читать его невозможно. Он потому и знаменитым стал, что читать его невозможно».

Ирина невольно вздохнула. Вот такие шахматы нарисовались на жизненном поле. Е-2 – Е-4, словом. Впрочем, в наше время это может быть не только началом новой шахматной партии, но и рецептом колбасы… Или куриного супа известной фирмы «Магги». Каждому свое, в общем.

Иллюминатор, высветившийся было слабенько, еле-еле, вновь потемнел, будто бы в некую печку перестали бросать дрова и пламя, лишенное пищи, угасло – ни света от него, ни тепла. Самойлова поняла: надвигается шторм. В ней поднялось что-то предостерегающее, даже протестующее, но она отмахнулась от этого ощущения, как от докучливого котенка, пытающегося вспрыгнуть к ней на колени – шторма Ирина не боялась и жестокую болтанку переносила легко.

В дверь каюты постучал Михальчук, заглянул в проем, чисто выбритый, свежий, благоухающий хорошим мужским одеколоном.

– Ирина Александровна, кают-компания собирается на полдник. Приглашаю вас.

Она неожиданно ощутила, поняла – и понимание это шло откуда-то изнутри, из глубины, – что ей хочется увидеть Корнешова. Никого не хочется встретить за столом, даже элегантного командира сторожевика, а Леву хочется.

– Я сейчас буду, – сказала она.

Разговоры за чайным столом обычно бывают легкие, необязательные, темы могут меняться стремительно, в несколько секунд, каждый сидящий в кают-компании старается быть остроумным. И чем острее он говорит, чем громче реакция на его речь, тем лучше.

Бывает, что за столом начинается самое настоящее состязание. На этот раз для состязания были созданы все условия. Тем более что в кают-компании находилась женщина.

К чаю Михалыч подал свеженькую, еще горячую, с пылу, с жару выпечку – пышные круассаны и медовые коврижки, яблоки в кляре – любимое блюдо команды, блинчики с рыбой-малосолом, пышные пампушки-безе: кок словно бы тоже участвовал в застольном состязании и превзошел самого себя.

Ксан-Ваныча невозможно было остановить, он вновь готов был говорить на любую тему, лишь бы его слушали. Старпом даже одежду сменил – вместо потертой рабочей формы надел отутюженные так, что о складки можно было резать бумагу, брюки и тужурку с золотыми пуговицами и орденской колодкой на груди… Ксан-Ваныч был на высоте, в общем.

Оставалось только достойно определиться со словесной начинкой.

Из офицеров не было, пожалуй, только Корнешова. Ксан-Ваныч поймал выжидательный взгляд гостьи, пояснил охотно:

– Капитан третьего ранга Корнешов подменил на дежурстве второго штурмана – тот свалился в постель с высокой температурой.

Жаль.

На пороге каюты показалась полосатая изящная Муся, – обычно в кают-компании она не появлялась, но тут ее снова что-то привлекло, скорее всего, гостья. Женщина.

– Му-уська! – расплылся в умиленной улыбке Ксан-Ваныч. – Му-уська пришла!

Но Муся на старпома – ноль внимания. Она посмотрела на Михальчука – отметилась, так сказать, у командира, – и перевела взгляд на гостью.

– Му-у-усенька! – вновь умиленно пропел старпом. – Что-то уж очень редко ты у нас бываешь.

Муся приблизилась к Ирине, уселась на полу около ножки стола, бросила снизу все засекающий взгляд. Глаза у нее были «вечерние», зеленые, с теплым темным налетом.

Интересно, примет Муся Ирину или нет? Кают-компания затихла, даже Ксан-Ваныч перестал разговаривать, подкинул вверх короткие шерстистые бровки и застыл так, лицо его сделалось неподвижным. Муся помедлила несколько минут, решая сложный шекспировский вопрос «Быть или не быть?», вспушила хвост и прижалась к ноге Ирины.

– Приняла, – облегченно вздохнула кают-компания. – Муська у нас – начальник контрразведки корабля, проверку ее проходят далеко не все.

– Пора Муське присвоить воинское звание, раз она занимается капитан-лейтенантами и капитанами третьего ранга, – Ксан-Ваныч поднял указательный палец, словно бы подал наверх, высокому начальству, команду.

– Как минимум, достойна погон старшего лейтенанта, – пробормотал хрипловатым баском Холодов.

– Наша Муська – существо с непростым характером, – авторитетно заявил Ксан-Ваныч.

– Откуда известно? – поинтересовался Холодов.

– Об этом и в газетах пишут, ученые тоже не молчат, тоже рассказывают. Вот, – Ксан-Ваныч вытащил из кармана аккуратно вырезанный из газеты листок, провел по нему пальцем. – Вот. «Полосатые кошки бывают замкнуты, скрытны, избегают контактов не только с человеком, но и со своими сородичами, особенно ценят свободу и независимость».

– У меня дома – белая кошка, – сказал Холодов, – жена возвращалась из булочной и увидела на улице, прямо в снегу белого котенка. Хорошо, весна была, солнце светило, от котенка падала тень, иначе он был бы совсем неприметным – наступить можно. Откуда он взялся, из какого окна выпал – непонятно было. Жена не удержалась, принесла домой – оказалось, кошечка. Назвали Шуней.

– Сейчас я тебе про твою Шуню все расскажу, – Ксан-Ваныч пошуршал листком, расправил его, чтобы читать было удобно, – все поведаю и даже денег не возьму. Вот. «Белые кошки капризны, чувствительны, обидчивы, иногда чудят – откалывают такие коленца, что их не поймешь, подвержены инфекционным болезням…» Так что, Холодов, ты свою кошку пореже на улицу выпускай, чтобы насморк не прихватила. В общем, если кто-то хочет знать всю правду про своего кота – обращайтесь, – старпом свернул листок, добавил: – Пока я добрый. – Хотел было сунуть листок в карман, но задержался и спросил у гостьи: – А у вас, Ирина Александровна, кошка есть?

– Есть. Мама держит. Мне-то держать и ухаживать совсем времени нет… Большой медлительный кот Филимон.

– Какой масти?

– Филимон – рыжий с белым. Животное невероятного спокойствия. Ему бы в разведку ходить… Ни одним движением не выдаст себя. Если кто-то случайно наступит ему на хвост, он не будет визжать, как другие кошки, не будет орать, а молча выдернет свой хвост из-под ноги – тем дело и закончится.

– Прочитать, что тут про рыжих с белым написано?

– Не надо. Что бы там ни было написано, товарищ капитан третьего ранга, Филимон все равно не подойдет ни под одно из этих определений. Личности вообще не подходят под определения.

Круассаны, испеченные Михалычем, были настолько аппетитны, что Ирина не удержалась, потянулась к одному из них, но, поморщившись от досады, сдержала себя, – сделала это вовремя, вспомнив, что каждая вкусная