Иезекия напрягается.

– Ваза?

– Да, мистер Блейк, ваза. Большая ваза.

Леди Латимер преисполнена насмешливого терпения. Дора внимательно наблюдает за дядюшкой. Ей страшно, но в то же время хочется увидеть, как он отреагирует на эти слова, что скажет. Дора впивается пальцами в прилавок, чувствует, как острые волокна необработанного дерева вонзаются в мягкие подушечки пальцев.

Иезекия пытается выдавить из себя смех, но исторгает лишь глухой хрип.

– Я не владею никакими греческими вазами.

Леди Латимер качает головой.

– Нет, владеете. Так мне сказала эта юная леди.

У дядюшки округляются глаза, но затем он переводит взгляд с леди Латимер на Дору. Та нервно сглатывает.

– Она вам это сказала? – Иезекия сверлит Дору взглядом, желая уловить хоть какую-то реакцию, – так рыбак забрасывает сеть в море, надеясь на хороший улов, но Дора все же умудряется сохранить самообладание и стоит затаив дыхание: со стороны кажется, что в море ее души царит полнейший штиль.

– Именно так, – веско заявляет леди Латимер. – Вам не следует меня разочаровывать, мистер Блейк, ибо я не привыкла, чтобы мне отказывали.

Дама делает шаг вперед, и пыльные половицы жалобно скрипят под ее стопой.

– В субботу вечером я устраиваю ежегодное зимнее суаре. Это одно из самых заметных событий светской жизни Лондона, вы же понимаете. Каждый год у моих суаре есть своя тема, и на сей раз я решила, что это будет «Таинственная экзотика». Я потратила уйму времени на поиски центрального экспоната для моей выставки. – Леди Латимер кивает на Дору. – И ваша племянница буквально спасла меня. Она сказала, что выполненный ею эскиз колье, которое я приобрела, был вдохновлен большой вазой. И я хочу эту вазу.

Иезекия открывает рот, чтобы ответить, но следующая реплика леди Латимер заставляет его умолкнуть на полуслове:

– Я, разумеется, готова заплатить вам за это весьма крупную сумму.

Иезекия раздумывает, чешет свой шрам. На время он забывает о возмутительном самоуправстве племянницы. Дора буквально воочию видит, как в его мозгу прокручивается эта идея, как он прикидывает, какой бы могла стать упомянутая сумма, как мысленно пересчитывает банкноты и монеты, воображая, что сможет купить на вырученные деньги. Затем лицо Иезекии светлеет, как будто ему удалось раскрыть секрет фокусника.

– Вы правы. У меня есть греческая ваза. Но боюсь, миледи, она не предназначена для продажи. – Иезекия откашливается. – Однако вы в любом случае можете ее у меня одолжить.

Дора падает духом. Она безошибочно распознает в дядином голосе фальшивые интонации, видит, как в его глазах вспыхивают черные искры, – так происходит всякий раз, когда он собирается пуститься на хитрость. Если Иезекия не воспользовался шансом быстро продать эту вазу, значит, он не считает такую сделку приемлемой для себя. Следовательно, Дора оказалась права: надежды Эдварда с самого начала не имели под собой никаких оснований.

– Одолжить? – дама презрительно поджимает губы: кожа вокруг ее рта сморщивается, как кожура сушеного фрукта. – Хорошо, – леди Латимер фыркает, – раз уж она мне нужна лишь на один вечер, я принимаю предложение. Я дам вам за нее сто фунтов.

Дора потрясена. Это же целая куча денег – и всего-то за один вечер! Но Иезекию предложение не прельщает.

– За такую сумму, мадам, я бы не отдал ее в аренду и на час.

Леди Латимер уже начинает снимать перчатку с руки и застывает.

– Прошу прощения?

Лакей украдкой глядит на Дору. Та отводит глаза.

Иезекия выпрямляется, насколько ему это позволяет здоровая нога.

– Поймите меня, миледи, это ведь на самом деле старинная ваза. Она невероятно ценная, очень хрупкая. Одна только стоимость ее перевозки могла бы составить… – Он осекается и цокает языком, как заправский торгаш. – В общем, мадам, это очень дорого. Для перевозки ее надо будет передать в хорошие руки, поручить дело надежным людям. Что касается самой вазы… А если во время вашего празднества ее повредят? Ко мне уже выстроилась целая очередь желающих ее купить и что я им скажу? Нет, увольте. Сто фунтов – это даже близко не та цена!

– Хорошо, мистер Блейк, и какова, по-вашему, достаточная сумма?

Иезекия издает тихий смешок мошенника.

– Я не могу отдать ее в чужие руки меньше чем за пятьсот фунтов.

Лели Латимер ошеломлена.

– Пятьсот?

Дора наблюдает за их беседой с глубокой тревогой. Ее не одурачить. Она понимает, что Иезекия нарочно назвал несуразную цену. Проси, однажды поучал он ее, вдвое больше, чем надеешься выручить, и позволь покупателю вообразить, будто это он сам сбивает цену, соглашаясь купить вещь гораздо дороже, чем она стоит на самом деле. Торгуйся и уступай, торгуйся и уступай.

– Двести, – предлагает дама.

– Триста.

– Двести пятьдесят.

Лицо Иезекии каменеет.

– Триста – моя окончательная цена, мадам. Я просто не могу отдать ее за меньшую сумму. Поймите, она имеет огромную историческую ценность.

Дора наблюдает за леди Латимер. Та кривит губу. Стоящий около шкафа с дешевыми безделушками Горацио вскидывается.

– С вами тяжело торговаться, мистер Блейк. Но будь по-вашему. Триста фунтов. Однако я жду, что ее доставят в пятницу. Я понимаю, это значит, что ваза пробудет у меня лишнюю ночь, но обещаю: до нее никто не дотронется, разве что повесят праздничные украшения. Если хотите, ваша племянница сможет сопровождать доставку. Она проследит, чтобы с вазой обращались должным образом. Вас это устраивает?

Дора не в силах понять выражение дядюшкиного лица. Судя по его глазам, в мыслях у него мелькают ряды цифр, он подсчитывает барыши, но во взгляде таится что-то еще, и оно ее несказанно тревожит.

– Я согласен с вашими условиями, мадам.

– Отлично! – леди Латимер хлопает в ладоши и с облегчением смеется, будто неловкость прежней ситуации для нее лишь досадная мелочь. – Ну а теперь я хочу увидеть эту вазу. Я ведь выкладываю изрядную сумму за вещь, которая даже не станет моей. Так что было бы разумно увидеть ее прямо сейчас, до подписания формального соглашения.

Иезекия изгибается в поклоне.

– Разумеется!

Тут лакей выступает вперед, леди Латимер цепляется за его локоть и прижимает к себе, а Иезекия снимает ключ с цепочки на своей шее. Он мельком смотрит на Дору, словно напоминая ей, что – во всяком случае по его мнению – в природе существует единственный ключ от подвала.

Когда Иезекия отпирает замок на двойных дверях и, хромая, ведет леди Латимер и ее лакея по узкой лестнице вниз, сердце Доры начинает выстукивать болезненную дробь, отдающуюся в ребрах.

Иезекия дожидается, пока черная карета с грохотом исчезнет вдали, и только потом устраивает племяннице выволочку. Он демонстративно захлопывает входную дверь и слушает, как переливчатое эхо дверного звонка умирает в тиши дома, стараясь не дать волю своему гневу и страху.