Заметно медленнее мы идем по короткой, спутанной траве, я делаю небольшой крюк, обходя крупный валун, и расстояние между мной и Ниллом увеличивается. Он улыбается, что выглядит не особенно убедительно, и я готова поспорить, что мужчина тоже готов дать себе подзатыльник за то, что мы ни о чем не подумали, не подумали об Эмми.

– Эй, – произносит Нилл и останавливается на небольшом отдалении от дочери.

А я невольно вспоминаю, как полчаса назад сама Эмми застыла на таком же почтительном расстоянии от Эльзы, и вопреки волнению еле сдерживаю смешок. Малышка наверняка не станет кусаться, во всяком случае, я надеюсь…

– Мою маму зовут Кара, – небрежно говорит Эмми, не обращаясь ни к кому конкретно.

Между нами воцаряется тишина. Слышны лишь ветер и волны. Все живые существа на острове словно затаили дыхание.

Затем девочка соскальзывает с камня и проходит мимо нас, направляясь к маяку.

Нобс так и лежит забытый, и Нилл смотрит на меня, подбирая потрепанного плюшевого зайца. Как же одиноко, наверное, чувствует себя сейчас девочка, как невообразимо одиноко, что даже Нобс уже не может служить ей голосом?

* * *

Ни слова. Ни Нилл, ни я не обмениваемся друг с другом ни единым словом, даже когда подходим к маяку, где, сидя на пороге перед дверью, нас дожидается Эмми. Взглянув на Нобса в руке у отца, она не пытается его забрать. Только когда мы снимаем обувь и куртки и поднимаемся в гостиную, прошмыгнув мимо, она хватает Нобса, которого Нилл положил на подушку в нише, и вместе с зайцем бежит по лестнице в спальню.

Мы на какой-то момент останавливаемся в нерешительности.

– Начну-ка я готовить ужин, – в результате говорит он, а я с облегчением киваю. Прежде чем озвучивать какой-нибудь из роящихся у меня в голове вопросов, надо сначала самой их обдумать.

Кара? Выходит, мать Эмми зовут Кара? И где Кара сейчас? Вы с Карой еще в каком-то смысле вместе, она ждет тебя в Гленбее, а вот это все, видимо, номер в стиле «нам нужно побыть на расстоянии друг от друга»? И почему Эмми живет с тобой, а не с этой Карой, почему, чтоб тебя, твоя дочь не разговаривает и не смеется? И какую роль в этом играю я?

Сажусь на место, которое только что освободил Нобс, придвигаюсь ближе к окну и подтаскиваю к себе одну из подушек, чтобы прижать к животу.

Как же легко можно выдумать себе отговорки для чего угодно. Как идеально можно не обращать ни на что внимания и задвигать все на задний план, чтобы получить шанс в какой-то степени свободно, рука в руке прогуливаться по острову с мужчиной, целовать его, разрешать себе думать о нем с трепещущим сердцем.

И тут должна была появиться маленькая девочка и дать понять, что в этом сценарии присутствует и вторая женщина, а именно мама Эмми, которую зовут Кара.

Красивое имя.

Где ты, Кара? Что делаешь? Разве тебе не стоило бы воспитывать свою дочь? Разве не все отцы и матери обязаны воспитывать собственных детей? Но ты предпочла заниматься какими-то другими делами, а Нилл… чем-то там страдал на протяжении всех этих лет, вместо того чтобы быть отцом для Эмми.

Мое сердце приоткрывается еще немного, впуская малышку, которая спряталась этажом выше. Я тихо встаю и поднимаюсь по лестнице.

– Эмми?

Она лежит на кровати, отвернувшись лицом к стене.

– Эмми? Можно мне лечь рядом с тобой?

Опять никакого ответа. Я неуверенно прикусываю нижнюю губу. Просто подойду. Если она отшатнется, встану.

Осторожно приближаюсь к кровати. Пружины матраса негромко скрипят, когда я устраиваюсь возле девочки, внимательно следя за тем, чтобы до нее не дотрагиваться.

Какое-то время мы просто лежим, я пялюсь в потолок и краешком глаза наблюдаю за сгорбленной спинкой ребенка. И что теперь?

Как бы мне хотелось, чтобы в этот миг она повернулась ко мне, обвила своими тоненькими ручками, прижалась лицом к моему плечу и позволила себя обнять. Но ничего такого она не делает.

– Эмми… – едва слышно начинаю я, сама не представляя, куда это меня заведет. – Мне жаль, что твоей мамы здесь нет. – Встать бы сейчас и открыть окно. Возможно, под шум прибоя подобный момент стал бы проще.

А нельзя просто съездить к этой Каре? Но что, если она окончательно разорвала отношения с Ниллом и дочерью? Если мама Эмми вовсе не желает ею быть? Я не хочу возрождать в девочке надежды, которые потом не в силах буду исполнить.

– Может, мама еще меня заберет, – Эмми произносит это настолько тихо, что кажется, будто она шепчет Нобсу в его длинное ухо.

Меня захлестывает горячая волна злости. Ненавижу. Ненавижу матерей, которые бросают своих дочерей. Ни с того ни с сего возникни сейчас в этой комнате Кара, не знаю, я просто передала бы ей Эмми и ушла с дороги или наорала бы на нее. Скорее, наорала бы. Так же как иногда кричу на свою маму, когда речь заходит о Пиппе, пусть мне и ясно, что это бесполезно, потому что каждая ссора завершается лишь тем, что она тщательнее отшлифовывает свою маску.

Можно ли мне хотя бы притронуться, приласкать Эмми?

От негромкого стука в дверь спальни, которую оставила приоткрытой, я вздрагиваю.

– Ужин готов, – мягко сообщает Нилл. – Кто-нибудь из вас хочет кусочек пиццы?

Возле меня шевелится Эмми. Она выпрямляется с Нобсом в руке, ползет к изножью кровати, слезает с нее и пересекает комнату, обойдя отца. Секунда, и мы слышим ее шаги по ступеням, ведущим на кухню.

Медленно выдохнув и на мгновение зажмурившись, я тоже поднимаюсь. Нилл так и стоит в дверях, лицо его выглядит сероватым. Услышал последнее предложение Эмми?

«Мы все испортили», – говорит его взгляд.

Да, без сомнений, испортили. А ведь все так многообещающе начиналось.

* * *

В общем и целом мы мало разговариваем этим вечером. На вопрос, какой была на вкус пицца, я бы не ответила, едва дожевав последний кусок, и у Эмми – ничего удивительного – тоже нет аппетита. Изначально я планировала сегодня утром, что, невзирая на теплое время года, мы будем разжигать огонь в дровяной печи и по вечерам немного читать вслух, но на мой осторожный вопрос девочка заявляет, что Нобс устал.

Она самостоятельно натягивает через голову ночную рубашку, которую приготовил ей Нилл, так же самостоятельно чистит зубы и наконец в носочках залезает в постель. Мы объясняем, кто где будет спать, что она молча принимает к сведению, и на наше «спокойной ночи» не удостаиваемся ответа.

Гнев, который недавно загорелся у меня внутри, с тех пор накаляется с каждой минутой, распаляется мной сильнее и сильнее. И, когда мы на миг задерживаемся на площадке перед спальней, мне приходится контролировать себя, чтобы здесь и сейчас язвительным тоном не швырнуть Ниллу под ноги все накопившиеся вопросы. Вместо этого я разворачиваюсь и спускаюсь по лестнице вниз, в гостиную. Уверенность, что он последует за мной, позволяет упрямо смотреть вперед, пока я не останавливаюсь посередине комнаты перед диваном и не слышу щелчок дверной ручки. Теперь можно оборачиваться.