В последний раз запоминает её черты, нежные и плавные. Проводит ладонью по распущенным волосам. Думает сказать о своих чувствах, но понимает, как тупо и нелепо это прозвучит. Кому интересны признания уголовника?

Нет уж. Пусть она уходит, живет своей жизнью, учится в университете и спит с хорошими парнями.

Будь свободна, Софья.

Будь счастлива.

***

Я не помню, как такси доезжает до коттеджного поселка. Не слышу, как разрывается телефон от звонков перепуганных Ирки с Никой. Не вижу ничего перед собой, но выхожу и, спотыкаясь, иду к воротам. Над коттеджным поселком кровавыми всполохами расцветает рассвет.

Надавливаю на звонок, ключей-то нет. Заспанная мама открывает дверь и что-то спрашивает, но уши забиты толстым слоем ваты. Ничего не могу разобрать. Кажется, мама понимает – со мной что-то неладно, – потому что лицо её меняется, она пытается дотронуться до моего лба, машет перед лицом руками.

– Мне нужен Денис Владимирович… – бормочу и поднимаюсь наверх, в кабинет отчима.

Его там не обнаруживается (конечно же, кто сидит в кабинете ранним утром?), но у меня нет сил искать его по дому. Падаю в кресло и просто застываю. Кости ломит, ноги болят от неудобных туфель. Кажется, я заболеваю, но это мелочь по сравнению с остальным. Уткнувшись носом в куртку Артема, пытаюсь сосредоточиться.

Денис Владимирович врывается в кабинет, за ним следом туда прибегает мама. Отчим встрепан и бледен. Он показывает маме на дверь и говорит ей что-то, наверное, просит выйти, потому что она нехотя кивает. Всё как в замедленной съемке, не со мной, с кем-то другим, а я – сторонний наблюдатель.

В мини-баре отчим достает непочатую бутылку с коньяком, берет стакан. Подумав, наполняет его до половины.

– Пей, – коротко приказывает Денис Владимирович, и моё горло обжигает горечью.

Всё в точности как требовал Артем. Приехать домой, выпить коньяка. Алкоголь расползается, обволакивает, притупляет панический ужас, что скопился внизу живота.

– Рассказывай.

– Вы уже знаете… про…

Слов не находится, я невразумительно мычу и дрожу всем телом. Отчим накидывает мне на плечи плед, закутывает целиком, оборачивает словно гусеницу в кокон. А затем кивает. Медленно, будто сам не верит.

– Увы. Меня известили, что Артем дошел до закономерного финала. Не расстраивайся, Софья, это было лишь вопросом времени.

Он опять даже не допускает возможности чистоты собственного сына. Доброты его помыслов или ситуации, в которой ему пришлось пойти на сотрудничество со следствием. Думает, будто я приехала сюда только из-за того, что Артема забрали.

Почему так?

– Вы хотите помириться с сыном? – цежу, подавшись вперед. – Так помогите ему выйти. Он не должен сидеть. Он не такой… он признался, чтобы защитить меня…

Слова даются тяжело. Наверное, во мне включился механизм защиты, поэтому воспоминания последних нескольких часов кажутся размытыми, почти нереальными. Я несколько раз сбиваюсь и начинаю сначала, а Денис Владимирович внимательно слушает.

Впервые мне хочется поблагодарить судьбу за отчима. Маме бы я всё равно не смогла признаться. Она бы плакала и переживала, просила меня не ввязываться в очередные проблемы. А Денис Владимирович смотрит с железным спокойствием, не лезет и не закатывает глаза. Только периодически подпихивает стакан с коньяком, когда меня начинает совсем уж сильно трясти.

И когда я заканчиваю, он дает короткий вердикт:

– Я не уверен, что смогу вытащить его.

– Почему?

– Потому что я не волшебник. Думаю, Артем своим чистосердечным обеспечит себе лет десять срока. – Он морщится, когда я начинаю всхлипывать. – Тихо, девочка. Как жаль, что мы не уберегли тебя. Что я, что мой сын.

– Денис Владимирович! Вы вообще услышали, что Артем не виноват?

– Он виноват. Давай смотреть на вещи трезво. Он виновен не меньше своих дружков, просто он нашел в себе силы свои ошибки признать. Я тоже не безгрешен, – глаза его опасно сверкают на этих словах, – и мне хорошо известно, как тяжело бывает искупить вину. Я обещаю найти ему хорошего адвоката, позвоню знакомым из органов. Что-нибудь придумаем.

– Поговорите с ним, – не прошу, но умоляю. – Выслушайте его.

– Обязательно. Отдыхай, Софья. День был долгим и тяжелым.

То ли от количества выпитого, то ли от тотального недосыпа, но меня штормит, и путь до комнаты кажется бесконечным лабиринтом. Непонимание будущего давит под ребрами. Реальность пропадает и вновь появляется, будто бы картинка барахлит. Я рушусь прямо в одежде на кровать, пишу девочкам короткое смс и засыпаю быстрее, чем они успевают прочитать его.

***

Я умудрилась проспать целый день и проснуться только к вечеру, разбитая, размолотая в порошок. Мне то холодно до озноба, то так жарко, что хочется содрать с себя кожу. Ну вот, ко всему прочему ещё и заболела.

По стеночке, еле-еле переставляя ноги, иду на кухню, где наливаю целый стакан воды и опустошаю его залпом.

– Как ты себя чувствуешь? – Мама застывает в дверном проеме, окидывает меня взглядом, в котором читается искреннее волнение. – Денис мне всё рассказал.

– Мам, я не желаю слышать о том, что Артем плохой или…

Вместо того, чтобы завести очередную пластинку про запрет отношений и «я-же-тебе-говорила», она подходит и крепко прижимает меня к себе.

– Я не знаю, хороший Артем или плохой, но он – мой сын, – заявляет безапелляционно, чем окончательно рушит мою картинку мира. – Мы со всем разберемся. Ох, да ты же вся горишь!

Интересно, что переменилось в её мировоззрении за несколько дней? Я ждала атаки и мысленно готовилась обороняться, но мама даже не пытается скандалить.

А вот врача она вызывает, несмотря на мой отказ. Тот измеряет температуру, выписывает кучу таблеток и требует соблюдать постельный режим.

Собственно, на иные режимы я неспособна. Лежать, уставившись в потолок, – единственное верное решение в ситуации, когда ты вообще не понимаешь, что происходит.

Подруги пишут, переживают, заваливают вопросами. Они до сих пор не знают, что конкретно случилось, и куда я смылась за те пять минут, что Нику тошнило в туалете. Я и сама не знаю, но по ощущениям – той ночью переломалась вся моя жизнь.

Сколько дадут Артему, если посадят? Пять лет, десять, пятнадцать? Когда он вернется, кем станет? Я ведь понимаю, что тюрьма – это не санаторий, это место, где люди ломаются.

«Не вздумай меня навещать», – да с чего он вообще взял, что может решать за нас обоих.

Его куртка лежит в кресле. В карманах нашлись ключи от квартиры и какая-то мелочь. Он оставил ключи сознательно, понимая, что нескоро приедет туда? Или забыл, когда укутывал меня?