довел «шестьдесят третий» до серийного производства (наработки по «тридцать третьему» передали на ЗИС, где они пригодились при создании ЗИС-151).

Третий год войны принес в семью Липгартов горестную утрату – в марте 1944-го скончалась мать Андрея Александровича, Адель Армандовна. Похоронили ее в Горьком. После этого Анна Панкратьевна сказала мужу: «Лучшим памятником бабушке Деле будет, если мы заберем к себе тетю Милю». Речь шла о родной тетке Липгарта, сестре Адели Армандовны – 71-летней Эмилии Армандовне Рейхерт, высланной в начале войны в Киров. Ее переезд в Горький состоялся в конце 1944 – начале 1945-го. Звучит просто, но можно себе представить, сколько пришлось хлопотать, чтобы оформить перевод ссыльной из Кирова…

Остальная родня к тому времени вернулась в Москву. В родном для Липгартов Дурасовском переулке удалось сохранить жилплощадь благодаря тому, что там была прописана Анна Панкратьевна и жила младшая сестра Липгарта Татьяна. С ней, кстати, приключилась неприятная история, о которой ее муж вспоминал впоследствии так:

«В конце войны в нашей, довольно большой, московской квартире я оказался один. После окончания бомбежек Горького приехала Таня. Появились еще две соседки. Мы с Таней занимали две наши комнаты. Жили в так называемой проходной комнате. Вторая комната, куда мы почти и не заходили, была завалена дровами и разными ненужными тогда вещами. И вот, однажды, придя с работы, я обнаружил, что вещи из второй комнаты вынесены в нашу «жилую» комнату, а на место вещей поселились две незнакомые женщины – мать и дочь. Таня в это время куда-то уходила. Я побежал в милицию. Там мне ответили в духе времени: если комнату заняли, значит, имели на то право.

То ли с помощью телеграфа, то ли по телефону нам удалось связаться с Горьким, с Андреем. Он сразу приехал. Надел на себя все-все свои ордена и лауреатские медали и пошел в райсовет. Там, видимо, обещали разобраться, во всяком случае, отнеслись серьезно. В это время в квартире появился молодой человек в форме. Что-то вроде лейтенанта. Это был муж молодой женщины. Андрей начал с ним разговаривать, чтобы он вывез свое семейство. Постепенно разговор обострился и временами переходил на крик. Вдруг этот молодой военный вытаскивает какой-то стреляющий инструмент – пистолет или револьвер, сейчас не помню, и направил его на Андрея. Андрей говорит ему, чтобы убрал игрушку, а не то он, Андрей, вышибет его под зад коленкой. И парень убрал оружие. Как выяснилось, служил этот офицер в войсках НКВД.

Далее квартирный вопрос был решен просто. Как будто по совету Андрея мы заперли и забили гвоздями обе двери, ведущие в эту комнату. Некоторое время новоселы лазали в окно по лестнице (мы жили на первом этаже), а потом убрались совсем».

…Настал 1945-й. Вся советская земля уже была свободной от фашистов. На территории завода еще виднелись страшные шрамы, оставшиеся с позапрошлого лета, еще строго соблюдалась светомаскировка, но о немецких налетах остались только воспоминания. С конвейера завода непрерывным потоком текли СУ-76 и БА-64Б, вездеходы и «полуторки». В ОКБ подчиненные Владимира Дедкова еще корпели над чертежами новой самоходки СУ-85Б, но все уже понимали, что она будет для завода последней. На огромной карте, установленной у заводоуправления, красные стрелки ежедневно рвались вперед, оттесняя врага все дальше и дальше вглубь Европы. Слово «Победа» в тех или иных сочетаниях звучало все чаще. И в этом году оно имело для заводчан свое, особенное значение.

Глава пятая. «Победа». От мечты до легенды (1938–1958)

…Победа! Старое славянское слово, если вдуматься – одно из главных, наиболее важных слов в жизни каждого русского человека, своеобразный код, на который мгновенно откликается душа. Оттого это название, выбранное для Главной Машины Андрея Липгарта, мгновенно резонирует с любым, кто его слышит, сразу же вызывая положительный отзыв. Теперь нам кажется, что «Победа» в нашей истории была всегда, примерно как Медный всадник, Бородинское поле, Пушкин или Гагарин, и что возникла она логично и неизбежно – так же, как красное знамя над Рейхстагом. Но путь к этой эпохальной машине был долгим и сложным. Истоки его нужно искать в довоенной истории ГАЗа, где на рабочих столах кэошников рождались первые, еще очень приблизительные наметки будущей легенды.

Прежде чем воплотиться в металле, каждый автомобиль сперва должен стать чьей-то мечтой, неясным образом, фантазией, не дающей спать. Таким штатным «фантазером» на раннем ГАЗе был уроженец Харькова Валентин Яковлевич Бродский, имя которого уже встречалось на страницах этой книги. Сейчас Бродского назвали бы дизайнером, но тогда такое слово еще не употреблялось, говорили «художник-консультант». Он занимался вроде бы «мелочами», но из этих мелочей складывался облик, незабываемый образ автомобиля. Маскоты для «эмки», кузов для «хорошей культурной машины» – пресловутого фаэтона ГАЗ-11-40, рисунки первых вариаций ГАЗ-51… В 1938 году Бродский нарисовал легковой автомобиль с покатой задней стенкой кузова, четырехсекционным лобовым стеклом, высоким горизонтальным частоколом решетки радиатора и передними крыльями, плавно перетекавшими в общий объем кузова. С чем был связан этот набросок Бродского, непонятно. Возможно, это вариация поиска облика будущего КИМ-10 (его рисунки, выполненные в таком же ракурсе, тоже сохранились); возможно, просто фантазия художника. Но в любом случае это и было самое первое, очень отдаленное приближение к теме будущей «Победы», «первоначальная мысль кузова», как назовет ее сам Бродский. Воплотить ее в реальность Валентину было не суждено: в 1940-м его призвали в армию, дальше – разведка, переброска в Германию, возвращение, блокадный Ленинград. Больше художник Бродский к рисованию автомобилей не вернулся, хотя практически на каждом его ленинградском пейзаже та или иная машина присутствует. О его прошлом напомнит лишь изданная в 1965-м книга «Как машина стала красивой» – настольное пособие начинающего дизайнера тех лет, где и будет опубликован довоенный набросок.

Еще одно странное изображение «прото-Победы» появилось уже после войны. Оно принадлежит Владимиру Арямову, одному из самых интересных советских автомобильных дизайнеров, создателю облика прототипа уазика-«буханки», а также концепт-каров НАМИ-013 и «Белка», о которых будет сказано в свое время. Иллюстрируя в конце 1940-х схему развития кузова «Победы», Арямов нарисовал автомобиль, уже очень напоминающий серийный М-20 – такой же покатый задок, такая же линия задних крыльев. Разница только в числе дверей (две, а не четыре) да в форме капота и передних крыльев, они более низкие, напоминающие чехословацкий «Татраплан». Эскиз подписан загадочно: «ГАЗ-11-80, 6-цилиндр. двигатель ГАЗ-11 76 л.с. 1940». В 1940-м Арямову было 16 лет, на ГАЗе он не работал и быть автором этого проекта никак не мог. Но восемь лет спустя он уже служил в НАМИ, вполне мог общаться с кем-то, кто был причастен к