– Ого! – удивилась Мэри. – Может, надо было просто убрать воду шваброй и купить новый бойлер?

– Это так по-английски! – воскликнула Салли, восхищаясь чудны`м стоицизмом подруги.

За завтраком Мэри объяснила семье, что места для гостей в нью-йоркской квартире Салли почти нет, но та все равно с радостью куда-нибудь их втиснет.

– Я не хочу втискиваться, – сказал Роберт. – Я хочу улететь!

– Мы на самолете, – заявил Томас, расправляя руки-крылья. – И Алабала пробрался в кабину пилота!

– Ой-ой! – испугался Роберт. – Мы лучше подождем следующего рейса.

– А он и на следующий рейс проник, – сказал Томас, сам дивясь находчивости Алабалы.

– Как это он сумел?

Томас покосился в сторону, придумывая объяснение:

– Он катапультировался! Фелан остановил следующий рейс, и Алабала опять сел в самолет!

– Есть еще один маленький нюанс: билеты у нас невозвратные, – вставил Патрик.

– Да мы столько денег потратили на эти мерзкие мотели, что уже давно могли купить новые! – сказал Роберт.

– Интересно, кто его научил так спорить? – спросила Мэри.

– А он разве с кем-то спорит? – ответил Патрик. – По-моему, нас всех уже тошнит от Америки.

После перелома Элинор так настойчиво молила Патрика о смерти, что ему пришлось-таки изучить законодательство об эвтаназии и содействии в самоубийстве. Опять, как и в случае с лишением себя наследства, он оказался юристом на службе у капризной матери-сумасбродки. Поначалу казалось, что избавиться от Элинор будет несколько приятнее, чем потерять «Сен-Назер», но вскоре непотребность возложенной на него задачи протаранила частокол прагматизма с напором, достойным яковитских драматургов. Пусть дом престарелых – не самое подходящее место действия для «Трагедии мстителя», однако Патрик явственно чувствовал (как если бы правильную атмосферу задавали катакомбы итальянского замка), что исключительное право на отмщение принадлежит Господу, и пытаться его узурпировать – опасно. Он долго собирался с мыслями, тщательно изучал свои мотивы. Покойники обычно не настолько уперты, чтобы превращаться в привидения просто так, без угрызений совести у живых родственников. Его мать была подобна лавине, преградившей дорогу через горный перевал. Допустим, Патрику удастся расчистить путь, но, если его намерения будут кровожадны, ее призрак навеки поселится в тех местах.

Он решил было не принимать никакого участия в организации ее смерти. Просить сына о такого рода помощи – последний и самый мерзкий трюк, который могла выкинуть женщина, всегда, с самого его рождения считавшая, что именно она нуждается в ободрении и поддержке. А потом Патрик вновь навещал Элинор и понимал: самым жестоким поступком с его стороны будет оставить все как есть. Он пытался подкармливать свой гнев, чтобы и дальше отказывать матери в помощи, но его терзало сострадание. Сострадание терпеть было сложнее, и вскоре собственная мстительность начала казаться ему относительно пустячным грехом.

– Ну давай, сделай себе одолжение, возжажди крови, – бормотал он, набирая номер «Общества сторонников добровольной эвтаназии».

До отъезда в Америку Патрик держал свои изыскания в тайне. Мэри он ничего не рассказывал, потому как обсуждение любой серьезной темы заканчивалось у них ссорой. Джулия тоже была не в курсе: их интрижка вошла в финальную стадию разложения. И потом, в стране, где за содействие в самоубийстве можно сесть на четырнадцать лет, волей-неволей научишься хранить тайны. В газетах то и дело попадались статьи о медсестрах, загремевших в тюрьму за сердобольный укол. Несмотря на многообещающее название, «Общество сторонников добровольной эвтаназии» помочь ему не могло. Они занимались исключительно вопросами легализации эвтаназии. Патрик где-то читал, что Артур Кёстлер и его жена покончили с собой в своем доме на Монпельер-сквер, воспользовавшись пакетами, предоставленными «Выходом». Дама из «Общества сторонников…» ничего не знала об организации под таким названием. Ни на один его вопрос она толком не ответила, поскольку любой ее совет мог быть расценен как «содействие», а оно каралось законом по той же статье о помощи и пособничестве в самоубийстве. Про швейцарскую организацию «Дигнитас» она не слышала и ее контактов не знала. Как ни странно, нужный телефон он получил у оператора справочной службы, для которой закон, по-видимому, был не писан.

Патрик с замиранием сердца набрал швейцарский номер. Спокойный голос, ответивший сперва по-немецки, прекрасно говорил и по-английски и обещал в кратчайшие сроки прислать необходимую информацию. Когда Патрик заговорил о законе, голос ответил, что в данном случае речь идет не об эвтаназии, проводимой врачом, а о самостоятельном ассистированном уходе из жизни. Швейцарский врач выпишет Элинор барбитурат, если убедится, что это оправданная мера и решение принято ею самостоятельно. В ожидании бланков Патрик может получить от матери письменное согласие и справку от врача о состоянии ее здоровья. Патрик уточнил, что Элинор плохо держит ручку и вряд ли сумеет сделать себе инъекцию.

– Подписать бумаги она может?

– С трудом.

– Глотать может?

– С трудом.

– Вероятно, мы сумеем вам помочь.

После звонка в Швейцарию Патрик воспрянул духом. Умение подписать и проглотить – вот ключ от царства, код запуска ракеты. Но вряд ли Элинор еще долго будет способна совершать эти действия. Он с ужасом представил, как драгоценный барбитурат стекает по ее блестящему подбородку. Что же до подписи, она напоминала очертания Альп, похожие на первые попытки Томаса нацарапать что-то на бумаге. Патрик расхаживал взад-вперед по гостиной. Вообще-то, он работал на дому и каждый день, дождавшись, когда Роберт уйдет в школу, а Мэри с Томасом – на прогулку в Холланд-парк, продолжал свои тайные изыскания. Сейчас вся квартира в его распоряжении – не надо изображать бурную и эффективную деятельность, не надо ни с кем любезничать. Вот и славно, особенно если учесть, что он не в состоянии успокоиться. Все твердит и твердит три слова: «Подписать и проглотить, подписать и проглотить», точно попугай на цепи, сидящий в углу душной многолюдной комнаты. В груди росло напряжение, и время от времени Патрику приходилось делать медленный выдох, чтобы прогнать ощущение подступающего обморока. Его взвинченность носила зловещий характер: внутри словно точили ножи. О да, он исполнит желание Элинор. Но хорошо ли, что ему так не терпится это сделать?

Патрик заметил в себе знакомые кровожадные порывы и вовремя встревожился. Правда, в новинку оказалась мечта о стакане барбитурата (впрочем, позже он сам признал, что желание это было с ним всегда). «И мне пора с земли уйти покорно…» – если быстро повторять строку из Китса, получится почти химическое название этого последнего напитка: сземлиуйтин.

– О боже! У вас есть бутылочка сземлиуйтина! Можно мне немного? – вдруг взвизгнул он, дойдя до конца коридора и резко повернувшись, чтобы идти обратно.

Мысли разбегались во все стороны – или нет, они собрались в одном месте и притягивали к себе все остальное. Он представил скромный марш протеста, который начнется в Хэмпстеде, где несколько высокоэтичных личностей захотят добиться запрета на ненужные страдания, и хлынет в сторону Свисс-Коттедж, стремительно увеличиваясь в размерах: вот уже закрылись магазины, рестораны опустели, поезда стоят, на заправках ни души и население Лондона дружно шагает в сторону Уайтхолла, Трафальгарской и Парламентской площадей, проклиная ненужные страдания и требуя сземлиуйтина.