так и не совершив ничего подлинно великого, что могло бы остаться в памяти потомков, он вполне мог решить, что его миссия заключается в другом — донести до потомков правду о великих событиях своего времени, сохранить в их памяти собственную историю.

Когда он говорит, что как урожденный коэн был хорошо знаком с книгами пророков, он, безусловно, говорит правду. А при желании эти книги было легко истолковать так, что Рим должен установить власть над всем миром, и только после этого придет еврейский Мессия, чтобы воцариться в Иерусалиме и установить новый миропорядок. Тот самый, при котором все народы перекуют мечи на орала, настанет мир и благоденствие во всем мире, а Иерусалим станет его главным религиозным и политическим центром. Что касается искусства разгадывания снов, то еврейские мудрецы к тому времени создали целую науку толкования сновидений, и в том же Иерусалиме жило немало профессиональных их разгадчиков, не испытывавших недостатка в клиентах.

Стоит вспомнить и то, что Иосиф отнюдь не был чужд мистике и многому научился в этом смысле за время жизни у ессея Бануса. В это время он был достаточно изнурен постоянным недосыпанием и голоданием, чтобы, по теории Бануса, впасть в то особое состояние, когда человеку даются откровения свыше, и не исключено, что он был предельно искренен в своей вере, что идет к римлянам не как предатель своего народа, а как посланник Божий.

Не вызывает сомнений и то, что по многим причинам Иосиф нужен был Веспасиану именно живым.

Во-первых, у римлян не было сомнений, что, как только евреи узнают, что командующий обороной Галилеи сдался в плен, многие последуют его примеру, их сопротивление будет сломлено, и войну, по меньшей мере в этой области, можно будет закончить в течение нескольких недель. Во-вторых, в качестве пленника бывшего коменданта Галилеи вполне можно было использовать в будущем триумфальном шествии по Риму, на который Веспасиан, безусловно, рассчитывал. В-третьих, Иосифа можно было послать к императору Нерону в качестве доказательства, что усмирение Иудеи проходит вполне успешно. В-четвертых, Иосиф мог быть полезен римлянам своим великолепным знанием местности и оборонных возможностей крепостей. Наконец, в-пятых, будучи хорошо знакомым со многими представителями иерусалимской верхушки, он наилучшим образом подходил в качестве посредника на возможных переговорах. Согласитесь, казнить такого ценного пленника просто не имело смысла — и именно это, как позже обронит Иосиф, и двигало сыном Веспасиана Титом, который сумел убедить отца в своей правоте. И, само собой, римскому полководцу было просто интересно посмотреть на того, кто в течение стольких недель столь достойно ему противостоял.

Однако как только скрывавшиеся вместе с Иосифом в пещере защитники Иотапаты поняли, что он дал Никанору согласие на сдачу, они обступили его и стали обвинять в измене своему народу и священным законам Торы; в том, что он трусливо — вопреки базовым ценностям религии предков — предпочел рабство свободе и осквернил таким образом память тех, кто по его призыву покончил с собой. А значит, когда он славил их храбрость и призывал последовать его примеру, то попросту лгал им всем.

Страсти накалялись, соратники окружили Иосифа и предложили ему выбор: либо он умрет добровольно, покончив с собой, но оставшись при этом одним из вождей нации, либо они казнят его как изменника.

В этой ситуации Иосиф, если опять-таки верить «Иудейской войне», воззвал к их разуму и произнес длинную речь, которую, по мнению скептиков, он никак не мог произнести в той пещере — слишком уж были накалены страсти, чтобы такую речь кто-то стал бы выслушивать до конца. Однако, вчитываясь в ее текст, понимаешь, что Иосиф просто представил в виде монолога то, что вполне могло быть диалогом. Хотя возможно, в книге он просто расцветил основные моменты этой речи новыми красками.

Как и полагается хорошему оратору, Иосиф начал с того, что согласился с основными доводами своих оппонентов — о том, что человек должен быть готов умереть в битве с врагом за свою свободу и свободу своего народа, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, и т. д. Но теперь, когда битва проиграна и римляне хотят просто зажарить их в этой пещере, как кур, в такой смерти нет ни героизма, ни какого-либо смысла. Больше того, делает Иосиф следующий ход, это уже не героизм, а трусость — проявление страха перед тем, что римляне могут подвергнуть их поистине мучительной смерти. И дальше он явно переходит к чистой софистике: «Одинаково труслив как тот, который не хочет умереть, когда нужно, так и тот, который хочет умереть, когда не нужно. Что, собственно, удерживает нас от того, чтобы выйти к римлянам? Не правда ли, боязнь перед смертью? Как же мы непременно хотим причинить себе то, чего мы только опасаемся со стороны врагов? — Нет, говорит другой, мы боимся рабства. — Да, теперь-то мы, конечно, вполне свободны! — Герою подобает самому умертвить себя, говорит третий. — Нет, наоборот, это худшая трусость: я, по крайней мере, считаю того кормчего очень трусливым, который, боясь бури, до разгара стихии потопляет свое судно» (ИВ, 4:8:5).

Затем Иосиф начинает подводить под свое решение сдаться теологическую базу: он напоминает, что самоубийство категорически запрещено иудаизмом, и воспроизводит основные доводы еврейской философии против такого шага: «И не сознаете ли вы, что человек навлекает на себя божий гнев, если он преступно отвергает его дары? От него мы получили наше бытие — ему мы и должны предоставить его прекращение. Наше тело смертно и сотворено из бренной материи; но в нем живет душа, которая бессмертна и составляет частицу божества. Если кто растрачивает или плохо охраняет имущество, вверенное ему другим человеком, то он считается недобросовестным и вероломным; но если кто вверенное ему самим Богом добро насильно вырывает из своего собственного тела — может ли он надеяться, что избежит кары того, которого он оскорбил?..

…Разве вы не знаете, что те, которые отходят от земной жизни естественной смертью, отдавая Богу его дар, когда он сам приходит за получением его, что те люди удостаиваются вечной славы, прочности рода, потомства, а их души остаются чистыми и безгрешными и обретут святейшее место на небесах, откуда они по прошествии веков вновь переселятся в непорочные тела; но души тех, которые безумно наложили на себя руки, попадают в самое мрачное подземное царство, а Бог, отец их, карает этих тяжких преступников еще в их потомках. Он ненавидит это преступление, и мудрейший законодатель наложил на него наказание. У нас самоубийцы должны быть оставлены непогребенными до заката солнца, в то время,