самом деле – девочку-принцесску, которой все должны и обязаны. Впоследствии стало ясно, что отец ушел от семьи Антона, и он остался на воспитании несчастной матери и бабушки. «Бинго! Хуже не придумаешь», – подумал Виктор. Именно подумал и не стал говорить из уважения к сестренке. Но надежду, что вскоре они разойдутся, молодой человек все же не оставил. Надежде Алексеевне, что неудивительно, столь «воспитанный человек, с крайне утонченной и нежной натурой поэта», парень понравился. Ну а Виктор же категорически не хотел, чтобы в отношениях его сестры именно она была мужчиной. Хотя, быть может, он, как всегда, ослепленный братской ревностью, относился предвзято к ухажерам Ксюши. К счастью нашего героя, надолго они не задержались и отправились в приют для домашних животных, дабы «спасти хоть одну брошенную зверюшку, в нашем мрачном и столь печальном мире». «И это слова парня моей сестры», – размышлял Виктор. – «Да котята с этого приюта более брутальны, нежели он!». Но все же понимая, что это дело Ксюши, младший брат решил не лезть – тот факт, что он сам сейчас живет у мамы, не давал ему права открывать рот в адрес ухажера сестры.

      Прошло уже пять недель с момента ареста Романа Александровича. Весна плавно переходила в лето, но этот факт впервые Виктора не радовал. Раньше он с нетерпением ждал лета, время, когда можно будет не ходить в школу и полностью отдаваться развлечениям, а сейчас же, после того, как ему пришлось заочно взять академический отпуск в университете, каникулы у него были постоянные, хоть и печальные. Молодой человек с нетерпением ждал Геннадия, вернее новостей от него, хотя, откровенно говоря, за это нелегкое время юноша успел к нему привязаться. И вот, наконец, семейный юрист пришел и сообщил о том, что суд состоится через неделю. Виктор одновременно обрадовался и опечалился: с одной стороны, вскоре проявиться ясность в судьбе отца (да и всего семейства), а с другой, это его и пугало, ведь ожидать можно было чего угодно, даже пожизненного заключения. Геннадий старался всех успокоить и заверял, что пожизненного не будет, но Виктор не был уверен, что друг семьи сам в это верит. Последующая неделя была самой долгой и тяжелой. Каждый новый день тянулся невероятно долго и ничем не отличался от предыдущего. Жизнь превратилась в унылую рутину. Надежда Алексеевна почти не выходила из комнаты и впускала только Ксюшу и то, когда она приносила ей еду. Виктор с сестрой тоже почти не общался, думая, что это никому из них не нужно. Девушка, вроде, была счастлива с Антоном, и младший брат совсем не хотел расстраивать её лишний раз своим мрачным настроением и переживаниями, да и ему нужно было побыть одному и хорошенько настроиться перед предстоящим судом. В последнюю ночь Виктор не мог заснуть, и он слышал мамин неутихающий, сводящий его с ума, плач – она тоже всю ночь не смыкала глаз. Ксюша так же провела ночь в родительском доме. Утром за ними заехал Геннадий Юрьевич, и они отправились в город на суд невиновного главы семейства, которого, как считал Виктор, своими поступками, а теперь еще и показаниями, он посадит в тюрьму. На месте их уже ждали старшие братья и супруга старшего брата Любовь. Все они подошли и вежливо, но сдержано, поздоровались со всеми, кроме Виктора. Все они делали вид, будто его и нет вовсе. Все, даже Люба, которая раньше всегда к нему относилась хорошо. Скорее всего, Виктор и рад был подобной реакции – всяко лучше очередной семейной разборки. Постояв так некоторое время, вся семья и Геннадий Юрьевич отправились в здание суда, занимать свои места. У входа к ним подошли судебные приставы и попросили Виктора пройти в специально отведенную для свидетелей комнату. Возражать никто не стал, и, вероятно, старшим братьям от этого стало даже легче. В специальной маленькой комнатке был телевизор, благодаря которому Виктор мог оставаться в курсе событий. Еще до того, как люди стали занимать свои места, младший Кротов через экран увидел отца. Мужчина сидел в клетке, словно дикий зверь, охраняемый двумя людьми в форме. Вид у него был уставший, он сильно похудел и побледнел в лице. «Да уж», – думал Виктор. – «А я еще жаловался на свое уныние и рутину». Однако, было видно, что Роман Александрович держится достойно, и дух его не сломлен. Он был настоящим мужчиной, защитником своей семьи, и Виктор был очень сильно горд им в это мгновенье.

      После начался сам процесс, Виктор толком не обращал внимания на все эти нудные, непонятные ему речи. Ему казалось неправильным, что люди вообще могут посвящать свои жизни столь скучному и мерзкому делу, как брать ответственность на себя за жизнь человека и всего его семейства. Неужели их не мучают кошмары от сомнений в своих решениях? Не уж-то им всем все равно: виновен или не виновен, главное, все по правилам, по протоколу. Что ж, их дело, не ему судить, да и все внимание Виктора было сосредоточенно на отце. Прошло чуть более месяца с момента их последней встречи, а юноше казалось, что они не виделись полжизни. Когда Виктор смотрел на своего папу, забывались все обиды и недопонимания между ними – он смотрел и знал, что это его по-настоящему родной человек, и ему не хотелось отводить от него взгляд. «Странно, почему раньше я такого не испытывал?», – спрашивал себя Виктор. Вопрос раскаленной иглой пронзил сердце. Глубоко в душе он уже тогда знал ответ на него: все дело в том, что он не любил его так, как должен был; так, как отец любил его; так, как Виктор полюбил именно в этот момент. Момент, когда он может его потерять… В этом было даже что-то мистическое, волшебное: Виктор не мог оторвать взгляд от клетки, словно маленький мышонок перед змеей, готовой в любой момент его съесть. Но потом его вызвали в зал заседания, где ему пришлось клеветать на родного отца. Виктор ощущал себя Искариотом. Молодой человек думал, что, как и Иуда когда-то, он предавал невиновного, чистого, того, кто меньше всех этого заслуживал, а тридцать серебряников были его свободой. Но мог ли Виктор ощущать себя свободным? Нет. Напротив, он был бы рад поменяться с отцом местами и оказаться в клетке – в ней он был бы более свободен от цепей стыда, позора и совести, что так безжалостно давили шею, разрывали сердце и разъедали душу своей ржавой коррозией. А Роман Александрович с нежной улыбкой