просто смотрел на своего сына. В его взгляде отчетливо читалась отцовская забота, полная самой чистой любви и уверенности в себе, в правильности своего решения. Даже в таком положении он всем своим видом пытался подбодрить и успокоить свою семью. Именно поэтому Виктор не смог признаться. Когда он закончил свою роковую речь, юноше предложили присесть на место, специально отведенное для свидетелей, где уже сидела мама и какой-то случайный прохожий, утверждавший, что он видел именно Кротова Романа Александровича в момент преступления. Скорее всего, это был человек Геннадия Юрьевича, взявший на себя ответственность соврать перед судом и нарушить свою клятву, говорить только правду. После в зал вошел Борис Сергеевич. Он опоздал на суд по делу об убийстве своего собственного сына, но так как его интересы представлял адвокат, ему это было позволительно. Негласно его статус позволял и не такое. Выслушав замечания судьи, после извинившись, он спокойно сел на место потерпевшего. За время всего пятичасового заседания он ни разу не посмотрел на подсудимого. Также с Двардовым явился еще один человек с большим шрамом на щеке. Виктор сразу узнал в нем человека, сверлившего его взглядом, когда он дожидался возвращения Геннадия. Мужчина же, в отличие от Бориса Сергеевича, успел разглядеть всех и Виктора в том числе. Молодой человек в свою очередь притворился, что не заметил то, как он на него смотрит. Не было сомнений: мужчина со шрамом узнал его. Виктор очень боялся того, что незнакомец сломает план его отца и Геннадия Юрьевича, однако, он так не произнес ни слова. Как и хотел друг семейства Кротовых, дело рассматривалось в суде присяжных. Глядя на этих людей, Виктор все пытался понять, для чего им это нужно? Что движет человеком, желающим ощутить себя в роли судьи? Кем они себя видят? Возможно, ими движет самая обыкновенная гордыня, что шепчет на ухо: «Вот, я человек, и я могу! Могу решить, что зло, а что добро. Могу казнить, могу помиловать, и только от меня зависит жизнь твари дрожащей! И мне решать, кем и чем он будет после». А, возможно, они себя ощущали святыми избавителями общества от скверны, неизвестно. Виктор же видел в них самых обыкновенных кровожадных палачей…

Со временем все вопросы, допросы и трения подошли к концу: слово дают потерпевшей стороне, а именно – Борису Сергеевичу.

– Что я могу сказать…Утрата сына стала для меня шоком, но еще большим потрясением для меня было то, что я узнал, кем именно являлся мой единственный ребенок. Перестал ли я его любить после его проступков? Конечно, нет, и считаю, что вместе с господином Кротовым я должен сидеть за решеткой и быть судимым вами, уважаемые присяжные. Ведь кто, как не я, виновен? Был бы я более внимателен, более любящим… – он сделал небольшую паузу, давая понять, что слова ему даются нелегко. – Я бы не допустил того, что уже свершилось. Я как отец даже могу понять обвиняемого. Конечно, его поступок, вызванный жаждой мести и душевной родительской болью, с гражданско-правовой стороны не имеет оправдания, но! Но как человек и отец я его понимаю… и прощаю. Я не смею упрекать и судить его. Кто я такой, чтобы брать на себя это бремя, если и сам не смог даже воспитать сына? К тому же, главный и самый важный суд для него еще впереди. И пусть же Бог с него спросит по справедливости. А здесь же, сегодня, только вам его судить по законам земным. Да будет так, – и только когда закончил свою речь, Борис Сергеевич посмотрел на Романа Александровича. Виктор был уверен, Двардову было тяжело себя сдерживать, он не поверил ни единому слову. Более того, Виктор разглядел в его речи реальную угрозу. Наступила очередь последнего слова обвиняемого.

– Ваша честь. Уважаемые господа присяжные. Я не ищу в вас оправдания или же сострадания. Я совершил страшный, чудовищный поступок, за который не прощу себя сам. И жизни мне не хватит простить себя… Я очень благодарен за слова господина Двардова, хоть и не достоин его прощения. Я также молю простить меня мою семью за то, что подвел и опозорил их… Я виновен перед всеми и смиренно жизнь свою передаю вам, уважаемые господа присяжные. У меня все, спасибо, – говорил подсудимый с неподдельной искренностью – было очевидно: он и впрямь себя считает виноватым. Надежда Алексеевна, державшая себя все заседание в руках, более не могла сдерживать слезы. К счастью, присяжные отправились на обсуждение приговора, и судья разрешил всем покинуть зал на перерыв. Покидая помещение, Виктор с Борисом Сергеевичем впервые пересеклись взглядами, и по спине парня прошелся холодный ветерок, исходящий из ледяной глубины души мужчины. Виктору казалось, сама смерть смотрит на него. Во взгляде Двардова юноша прочел, что он все знает! Не понимая как, но Виктор чувствовал, что для Бориса Сергеевича это все спектакль, а он же просто зритель, который заранее знает, чем все закончится. Не в силах больше терпеть пронзительный взгляд, юноша отвернулся в сторону и отправился на выход. В коридоре прибывшие собрались в группу из семьи Кротовых вместе с Геннадием Юрьевичем и отправились на улицу. Ксюша сразу принялась утешать маму, Юра с супругой и Димой отошли в сторонку, а Виктор же попросил Геннадия Юрьевича на разговор, в котором изложил свои опасения, на счет осведомленности Бориса Сергеевича. Друг отца внимательно выслушал и заверил, что даже если это так, Борис не станет что-либо делать, исходя из осторожности и недурного склада ума.

– Ну а если он захочет отомстить спустя время, когда все утихомирится? – не унимался взволнованный не на шутку парень.

– Твой папа будет не просто заключенным. Его будут защищать и оберегать авторитетные в своих кругах люди. К тому же, когда все, действительно, устаканится, мы совершим подмену, и твой папа будет на свободе.

– И еще…

– Что?

– Мужчина со шрамом на лице, кто он?

– Это Михаил. Начальник безопасности и личный телохранитель Двардова. Человек, с которым лишний раз лучше никому не встречаться.

– Я его уже раньше видел.

– Когда? Где? – искренне удивился Геннадий.

– Когда Вы ездили к отцу, а меня оставили на стоянке. Именно в то утро…

– Тихо! – оглянувшись по сторонам, негромко сказал Геннадий. – Не нужно здесь об этом даже думать! – молодой человек кротко кивнул. – Ладно, я обо всем позабочусь, а ты же крепись и держи себя в руках. Все, пойдем к остальным.

Зрители и участники судебного заседания простояли некоторое время на улице, после чего их уведомили о том,