отход или эвакуация, о чем большинство убийц обычно не задумываются. Чаще всего их исторический акт оборачивается эндгеймом, и хотя это может оборвать их жизнь или ограничить свободу, они верят, что тем самым обеспечили себе место в истории. Франклин не имел такого намерения. Поэтому, когда я напомнил о его аресте и побеге во Флоренции, Кентукки, и спросил, есть ли у него планы на случай непредвиденных обстоятельств и не припрятаны ли где-то деньги, одежда и другие ресурсы, он сказал, что нет и что никакого преступления в ту ночь он не планировал и к побегу не был готов.

Это прекрасный пример путаницы и смешения организованных и неорганизованных презентаций, которые часто наблюдаются у серийных преступников. Они считают, что у них все спланировано и предусмотрено, но, переключившись в нерабочий режим, становятся уязвимыми перед собственными эмоциями и импульсами, так же, как и все мы. Когда Франклин увидел, что его машина заблокирована на стоянке у мотеля, он рассердился и забеспокоился, опасаясь, что не сможет выбраться, когда понадобится. Он признался, что, решив пожаловаться на блокировку, даже не подумал, что в машине лежит оружие, потому что ему и в голову не приходило, что кто-то может в нее заглянуть.

Побег из полицейского участка Флоренции прошел довольно успешно благодаря ловкости и счастливой случайности, почти так же, как и краткий побег в Зале правосудия в Юте. Но ни то, ни другое не было запланировано, и импровизационные навыки Франклина не пошли дальше этого.

Мы спросили, сколько времени он провел в бегах. Понятно, что без денег ему было не обойтись, и я хотел проверить свою теорию насчет того, почему он не попытался ограбить банк, применив навык, которым пользовался умело и уверенно. Здесь он подтвердил все мои предположения. Он знал, что находится в розыске и что полицейские управления по всей стране будут его искать. В банках установлены камеры наблюдения, и даже если он, замаскировавшись, возьмет деньги, его схватят раньше, чем он успеет уйти. У него также был неудачный опыт со взорвавшейся и брызнувшей краской пачкой валюты при ограблении одного банка, и он не хотел рисковать.

Думал ли он о каком-либо другом грабеже или краже?

Он ответил неопределенно, но было ясно, что врожденная паранойя обострилась к тому времени, и прежняя последовательность и ясность мысли были потеряны. Он хотел вернуться домой, в Алабаму, или куда-нибудь еще на юг и чувствовал, что положение становится отчаянным. Он и раньше сдавал донорскую кровь и знал, что таким образом можно быстро получить наличные.

Разве он не думал, что, даже назвавшись другим именем, окажется в пункте сдачи в еще более уязвимом положении?

Он посмотрел на нас так, как будто мы действительно не поняли. Конечно, одно дело – сидеть в тюрьме и думать обо всем этом сейчас. Но когда ты в бегах и взгляд каждого незнакомца может привлечь копов, мыслить ясно ты уже не способен. Он почти дошел до точки. Требовались деньги – перегруппироваться, найти для ночлега лучшее место, чем приют, и подумать, что делать дальше. Он всегда был мобилен, но без денег не попутешествуешь.

Как и в предыдущих интервью с представителями правоохранительных органов, он подробно описал свои убеждения, из чего выяснилось, что у нас столько же шансов изменить его взгляды, сколько и у него повлиять на наши. В его параноидальной, бредовой системе евреи гнусно контролируют все механизмы управления и коммерции, а чернокожие, которые не вполне даже люди, играют роль их невежественных пешек. И вот эта система представлялась ему вполне логичной и соответствующей его ценностям, так что вырываться из нее он не хотел. Когда пытаешься убедить такого человека в реальной нелогичности их мышления, его аргументы слабеют и чахнут, но он твердо придерживается своих идей, потому что изменить мышление означало бы признать свою собственную несостоятельность. Фактически Франклин сравнил свою трехлетнюю, до ареста, серию убийств с трехлетним служением Христа до его ареста и распятия. Он твердо верил, что исполняет волю Бога, и оправдывал свою цель, говоря, что, если бы Господь хотел, чтобы все народы смешались, он создал бы только одну расу.

Прорваться через защитную раковину нам удалось только один раз, когда мы упомянули его дочь Лори. Ко времени нашего разговора ей было около десяти лет. Мы знали, что он не видел ее, так как находился за решеткой, и жаловался, что бывшая жена не позволяет им общаться. Франклин действительно впал в уныние, когда говорил о ней, чего не случилось, когда он говорил о людях, которых убил, включая двух подростков.

В этом отношении он был типичным серийным убийцей. Жертвы, которых он убивал, были для него безличным реквизитом, подлежащим полной объективации. Члены его собственной семьи были настоящими людьми, достойными настоящих эмоций с его стороны. Хотя он оставил мать Лори при рождении ребенка, с годами Франклин, возможно, стал более уязвим эмоционально. Ребенок уже был не абстракцией, но живой десятилетней девочкой, и его печаль, вызванная невозможностью участвовать в ее жизни, казалось, можно было пощупать. Франклин тешил себя выдумкой: вот находился бы рядом, был бы хорошим и благосклонным отцом, в отличие от своих собственных родителей. Примечательно, что в его случае это естественное человеческое чувство было просто еще одним проявлением нарциссизма и отсутствия эмпатии. Дело было не в том, что Лори не хватало отца, а в том, что ему не дали возможности быть ее отцом, на что он имел полное право. В центре всего был он, а не девочка, росшая с клеймом дочери серийного убийцы-расиста.

У нас была с собой камера, и он попросил сфотографировать его и отправить снимки ей. Затем он встал в центре комнаты и продемонстрировал череду поз, характерных для мастера боевых искусств или культуриста. Сначала я подумал, что он разыгрывает нас, но нет, он выглядел совершенно серьезным. Он хотел, чтобы десятилетняя дочь увидела его вот таким.

Впервые и только в тот раз мне стало его жаль.

Глава 18

На обратном пути в мотель мы заехали в винный магазин за бутылкой рома и 12-баночной упаковкой кока-колы, а когда добрались до моей комнаты, то набрали в ведерко льда из стоявшего в холле автомата, открыли бутылку и банки и приступили к заполнению двух анкет оценочного интервью. Я никогда не делал записей во время самого интервью, потому что это могло бы отвлечь интервьюируемого и нарушить установившийся ритм и интенсивность разговора, поэтому сразу же после интервью мы пытались перенести все, что помнили, на бумагу. Дошло до того, что, услышав от заключенного значимый ответ, я уже мог мысленно прикинуть,