И пусть спящее чувство спит.

— Направо. — Отдавая указания, Имоджен подняла голову от экрана, и ее взгляд скользнул в сторону Грэма. Взгляд казался ненамеренным — просто медленное неосознанное движение. На этот раз, когда глаза их встретились, Имоджен взгляд не отвела. Похоже, не осознавала, куда смотрит. И он глаза не спрятал.

Вот видите? Притяжение.

— Секунду… — На мгновение оба замерли. Имоджен оторвала взгляд, посмотрела на экран. Между их кресел снова пролегла пропасть. — Нет! Прости, потеряла заметки…

1,2191 метра. В точности как раньше.

И все совершенно иначе.

Грэм обнял ладонями кружку. Посмотрел на свой безжизненный «Тетрис», на кубики с цветным кодом. Еще совсем недавно здесь царил такой покой. Если бы Элиот возле столов для блек-джека не обратила его внимание на то, насколько Имоджен хорошенькая, он, возможно, и не размышлял бы сейчас об этом… этом… дисбалансе. А там кто знает, может, и размышлял бы. Грэм до сих пор не знал наверняка, что собой представляет эта новенькая — причину или следствие. Проблему или решение.

— Святый ШАЗМ! — пронзительно вскрикнула Имоджен.

И грянул хаос. Грэм уронил кружку; керамическое донышко ударилось о пол, и май струей выплеснулся на исписанную мелом стену. 1922: Поймана курица с сапфировой подвеской, 1946: Найдено золото Ямаситы на Филиппинах были смыты первыми, за ними почти все тридцать записей превратились в многоцветное месиво. Шафран сорвался с колен хозяйки, брызнул на ближайшее возвышение — консоль Грэма. Лапы обнулили счет «Тетриса», после чего зверек приземлился на кубики Рубика, разорвав стройный ряд. Зеленый развернулся оранжевым, подскочил и полетел белой гранью вниз — в луже чая ей предстояло выкраситься в коричневый. Грэм уставился на Имоджен, а та неотрывно смотрела на экран, обхватив ладонями лицо; губы девушки дрожали.

— О, Крест, о, Крест, о…

— Что не так? — В дверях появилась Прия. Страху в ее глазах хватило бы на троих; она стала втрое бледнее обычного. — Что происходит?

Казалось, Имоджен не в состоянии ответить. Грэм посмотрел на экран, настолько поглотивший ее внимание — там отображалось все, что видел Фар. Сквозь дымное марево инженер различил полки и лицо женщины, но не Элиот. Женщина смотрела на Фара, и он смотрел ей в глаза так, как не должен делать ни один рекордер.

— Кто это? — спросил Грэм.

— Это тетя Эмпра, — выдохнула Имоджен. — Тетя Эмпра в библиотеке.

Эмпра Маккарти. Грэм никогда не встречался с матерью Фара, но очень много слышал о ней. В свое время она относилась к самым уважаемым рекордерам, бегло говорила по-латыни, не пользуясь техническими средствами, сделала ряд выдающихся записей. Не многим удавалась такая карьера, но по большей части ее известность объяснялась совсем другим — исчезновением.

Если Эмпра Маккарти здесь, значит, «Аб этерно» рядом. Но… это невозможно. Официальные экспедиции Корпуса никогда не направлялись в это место и время. Грэм и Имоджен проверили и перепроверили все судовые журналы. Они заметили бы любое пересечение, особенно если бы речь шла о такой МВЦ, как «Аб этерно».

Если только…

Если только это не последнее задание «Аб этерно». Из которого Эмпра и ее экипаж так и не вернулись.

Щелк, щелк, щелк. Мысли укладывались по местам, формируя осознание пугающей правды. Никто так и не смог определить, где или когда исчез «Аб этерно»: несколько спасательных экспедиций, отправившихся по последнему месту назначения, записанному в судовом журнале (плато Гиза — еще до того, как оно получило это название, примерно на двести лет раньше текущей даты), вернулись ни с чем, не считая нескольких попыток, совершенных «Инвиктусом». Никто не разобрался, что помешало Эмпре с командой одиннадцать лет назад совершить прыжок обратно, во время Центрального. Нечто беспрецедентное, нечто достаточно катастрофичное не позволило матери вернуться к сыну… Грэм понятия не имел, как «Аб этерно» мог оказаться здесь, но если он не ошибался, прямо сейчас должно было произойти что-то страшное.

Глаза его метнулись к навигационной системе «Инвиктуса»: Бдительность! То, что увидел инженер, потрясло его до глубины души.

На этот раз числа не просто менялись.

Они исчезали.

Фару снова семь лет. Сладкое, чуть горьковатое мороженое тает на языке. Второпях он откусил несколько раз подряд, и холод через коренные зубы проник в самый мозг. Утреннее солнце заливает квартиру, превращая самые обычные вещи в золото: ободок его тарелки, вазу, полную незабудок, картонные коробки, из которых Берг построил для него машину времени. Под лучами солнца мама выглядит как королева. Ее волосы заплетены в косы, и падающий на них свет придает каштановому янтарный оттенок. Когда она хмурится, кельтские корни превращаются в огненную корону.

— Что не так?

— Ты только что вернулась из экспедиции. — Фар морщится и трет заломивший от холода висок. — Почему тебе нужно так скоро снова уезжать?

— Это моя работа, Фарвей. Ты даже не заметишь, как я уже вернусь, — обещает она. — Кроме того, для меня неделя, для тебя — всего один день. Тем путешествия во времени и забавны…

Так и было. Из-за сына экспедиции Эмпры стали короче, продолжительностью не более года, но даже недолгие отлучки складывались в месяц-другой. Каждый раз по возвращении матери Фар видел в ней изменения. На руках появились новые веснушки. Глаза ее видели многое, и от этого взгляд становился все тяжелее. Морщинки на лбу, в которых залегла грусть, больше не разглаживались даже под прикосновением золотистых солнечных лучей.

Фар через стол смотрит на мать. Она вернется сегодня вечером, но уже не будет той мамой, что сидит сейчас напротив. Такая непоседливая, готовая сорваться и лететь… Он решает сделать снимок через свой интерфейс. Щелк! Солнце, золото и голубые цветы. Когда мама вернется, он покажет ей фото. Может, тогда она поймет, как изменилась.

Сейчас Эмпра Маккарти стояла перед ним в своем прежнем обличье. Прошло одиннадцать лет, а она не постарела ни на один день, ее словно взяли прямо из детства Фара. Волосы заплетены все в те же косы, словно кто-то создал голограмму на основе той, прощальной, фотографии.

Хотя ни одна голограмма так смотреть не могла — глаза горели ярче, чем в любом воспоминании. Силуэт Эмпры Маккарти обволакивал дым, и это подтверждало, что она — существо из плоти и крови.

— Гай?

Странно. Раньше она никогда не называла сына вторым именем. Он с трудом поднялся на ноги, в глазах все плыло. Мама стала ниже — нет, это он вырос. Годы добавили костям Фара шестьдесят сантиметров, и теперь он видел тонкую седую прядь в волосах матери.

— Мама? — прохрипел Фар.

— Фарвей? — Мать выглядела так, словно только что очнулась ото сна и начинала медленно осознавать, что стоит в обреченной Александрийской библиотеке лицом к лицу со своим сыном. — Но… как? Что ты здесь делаешь? Сколько тебе лет?