И вдруг поняла. И вспомнила все, всю свою не слишком хорошую жизнь. И осознала, что эта жизнь закончится, закончится в самое ближайшее время.

Они ее бросили. Просто забыли про нее или сознательно оставили тут умирать. Она им больше не нужна, потому что Федорин, надо думать, обыграл их в этой страшной игре, где на кону стоят огромные деньги. У них всегда все дело в деньгах. И что значит ее жалкая жизнь по сравнению с такими деньгами?

Она умрет тут от голода. Сколько человек может жить без еды? Неделю? А без воды два дня. Но еще раньше она умрет от холода. Вот такой вот итог. Брошенная всеми, забытая, наверно, ее и искать никто не станет. Может, только Шурка забеспокоится? Но ведь она понятия не имеет, куда обратиться.

Она снова впала в забытье, а когда очнулась, была ночь, потому что в окошко не проникало ни лучика света. Лампочка под потолком перестала светить уже давно. На этот раз не было сил даже встать. Она долго собиралась с духом, и когда в окошке чуть посветлело, увидела, что там, снаружи, шел дождь. Да такой сильный, что немного воды залилось в окошко, и намок конец одеяла.

Анна обтерла им лицо, чтобы снять остатки грима, сбросить с себя приметы чужой женщины. Если уж ей суждено умереть, то в своем собственном обличье.

Сразу стало легче. Кожа больше не зудела и не шелушилась. У нее ничего теперь не болело, и холод не беспокоил. Во всем теле была прозрачная легкость, в ушах стоял легкий звон. Как будто колокольчики играют, даже приятно.

Анна легла на свое ложе, которое вовсе не казалось теперь таким неудобным. Ничего, скоро все кончится. Может быть, написать на стене свое имя? Зачем? Никому она неинтересна, никто не станет скучать по ней, и найдут ее через много лет, когда это строение развалится. А возможно, никогда не найдут.

– Эй, есть кто-нибудь? – крикнул Лаврентий, но ответило ему только гулкое эхо, которое бывает в пустом помещении. – Слышишь, Лизавета, нет тут никого, идем уж!

Но Лиза уже углядела в дальнем углу лестницу и устремилась к ней. Лестница была старая, с провалившимися перилами, но ступеньки кто-то укрепил. И пыли на них не было, значит, лестницей пользовались, поднимались зачем-то туда, наверх.

Лиза воспринимала все с болезненной четкостью, все чувства ее обострились. Скрипнула ступенька, вздохнул сзади водитель дядя Гриша – ох, бабы эти, много воли взяли!

Показалось ей или нет, что там, наверху, кто-то застонал негромко, жалобно?

– Осторожней! – крикнул Лаврентий. – Еще провалишься!

– Ничего, я легкая, – сквозь зубы пробормотала Лиза.

Лестница сделала виток, они оказались на втором этаже. Там тоже было захламленно и пыльно. Лестница вела дальше. Теперь уже Лаврентий молчал, только шумно дышал сзади.

На третьем этаже были заметны следы человека. Там стояли колченогий стол, два шатких стула, валялись какие-то картонные коробки и упаковки от еды, а также пустые бутылки. Еще были там старый масляный радиатор и термос.

– Пусти-ка меня вперед, – сказал Лаврентий и взял у дяди Гриши монтировку.

Они поднялись еще на два пролета и уперлись в запертую дверь. Снаружи на ней висел огромный крюк, таким образом, из помещения, что было за дверью, выйти не было никакой возможности. Лаврентий с его сильными руками с трудом откинул крюк.

Это было самое верхнее помещение. Стены из старого крошащегося кирпича, потолок конусом, очень высокий, под потолком маленькое круглое окошко, дающее совсем мало света. Тут был жуткий холод и пахло противно. Помещение было пустым, только в углу, в полутьме Лиза разглядела какие-то брошенные тряпки. Водитель направил туда мощный фонарь, и они увидели очертание человеческого тела.

– Анна, – шепотом позвала Лиза, – неужели это Анна?

– Не подходи! – рявкнул Лаврентий. – Не смотри!

На миг Лиза ощутила дежавю. Вот так же, всего несколько дней назад, она подошла к ложу, где лежала, как она думала, Анна Коготкова, играющая Дездемону. И Лиза тронула ее и ощутила под рукой твердое холодное тело.

Лаврентий в два широких шага пересек комнату и сдернул одеяло со скорчившейся фигуры. На миг Лизе показалось, что там лежит манекен, поскольку у живого человека не может быть такого алебастрово-белого лица и открытых немигающих глаз. В следующую секунду она с ужасом узнала Анну. Но в каком виде! Скулы обтянуло так сильно, что они выпирали наружу, щеки ввалились, руки, сложенные на груди, были тонкими, как прутики, в волосах виднелась явная седина. И все-таки это была Анна. Или то, что от нее осталось.

– Она умерла? – выдохнула Лиза. – Мы опоздали?

Лаврентий присел на колени перед лежащим телом, взял худую руку, послушал пульс. Нахмурился и потрогал шею. Затем легонько похлопал Анну по щеке:

– Анна, очнись! Слышишь, Анна!

И Лиза с изумлением увидела, как веки Анны шевельнулись и прикрыли глаза. Затем глаза открылись, и в них не было больше отсутствующего выражения. Пересохшие губы шевельнулись, и Лиза скорее угадала, чем услышала: «Пить…»

– У меня в машине вода! – Водитель уже с грохотом скатывался с лестницы.

– Тихо-тихо, девочка, не бойся, – ласково приговаривал Лаврентий, – все кончено, все позади, скоро тебе станет легче.

Он легко приподнял Анну и усадил. Пришлось ее придерживать, потому что она падала, как тряпичная кукла.

Водитель вернулся, принес бутылку воды и плед, который оказался кстати. Лаврентий поднес к губам Анны бутылку воды. Вода потекла мимо. Тогда Лиза носовым платком смочила ей губы. Анна проглотила воду и сморщилась, потом попила еще.

Лаврентий тщательно закутал ее в плед и поднял на руки.

– Господи, совсем ничего не весит!

Водитель спускался впереди, чтобы подстраховать на крутой узкой лестнице. Напоследок Лиза оглянулась.

Ужасное помещение – темное, холодное, напоминает средневековую камеру. В таких декорациях «Марию Стюарт» играть. Или «Княжну Тараканову». Господи, да что ей в голову все театр лезет, тут ведь все настоящее – голод, холод, смерть…

В машине Анну усадили на заднее сиденье, и Лиза поддерживала ее, потому что Анна норовила завалиться на бок. Но все просила пить хриплым шепотом, потом долго кашляла. Кашель напоминал треск сухих сучьев в лесу.

Лаврентий разговаривал по телефону с каким-то Пашей, Лиза поняла, что Паша этот заведует частной клиникой, потому что Лаврентий описывал симптомы – переохлаждение, обезвоживание, очень слаба, говорить не может.

– Едем быстрее, – велел Лаврентий, – там уже ждут, сказали – медлить нельзя. Лизавета, мы тебя у метро высадим, ладно?

– Ой, у меня же репетиция! – Лиза встрепенулась, испуганно поглядев на часы.

– Ладно, беги, – произнес Лаврентий и сам открыл ей дверцу машины, – и смотри, об этом никому ни словечка, поняла? Неясно еще, как дело обернется.