Мне кажется, что тогда у меня в голове не нашлось ни одной разумной мысли, это просто была не я.

Потом настал новый период, и некоторые подробности напрочь стерлись из моей памяти.

Я только помню, что пришли новые вечера с новыми порциями кулаков.

Мы все еще притворялись, что стараемся сохранить наш брак.

– Мариса, – сказал он мне однажды ночью, – Мариса, иди ко мне и ляг на меня. Мне необходимо почувствовать твой вес. Я не могу лежать спокойно. Меня лихорадит. Иди ко мне и успокой меня. Помоги мне перестать трястись. Я не смогу успокоиться, если ты не ляжешь на меня. Мне нужен груз, чтобы не подпрыгивать. Пожалуйста. Мне необходимо почувствовать твой вес. Мне необходим груз. Иначе, наверное, я сойду с ума…

Я легла на него. Прижала его руки к постели. Постаралась, чтобы он перестал дрожать, трястись, дергаться.

Свой вес я ему одолжить могла, но свою жизнь давать ему не хотела.

Если алкоголизм считался постыдным, то наркотики – постыдными вдвойне. «Наркоша». Теперь Рихард был не только алкоголиком, но и наркоманом. И, скорее всего, уже давно. Хуже уже быть не могло. Или могло? Кем еще он мог быть? Убийцей? Злодеем? Мог кого-нибудь мучить? Насиловать? Ограбить банк? Я пыталась представить, какое из всех этих преступлений могло бы быть относительно сносным. Какой вид противозаконных действий я могла бы считать более приемлемым в сравнении со всеми остальными. Я даже составила рейтинг возможных преступлений. 1. Ограбить банк. Вполне приемлемо. Главное, чтобы он никого не убил. 2. Кража. Здесь он должен был совершить действительно что-то серьезное, например, украсть редкую картину, а не обокрасть какого-то несчастного человека. Только государство. Или какое-нибудь богатое предприятие. 3. Убийство. Но только в том случае, если убитым будет отъявленный злодей. Не обыкновенный человек. Не девушка. Если убитым окажется наркоман или алкоголик, подобные ему, это можно хоть как-то понять. Издевательства над женщиной и изнасилования исключались, поэтому в рейтинге для них не нашлось места. Но Рихард и не был типом, который мог бы совершить преступление на сексуальной почве. Скорее он был грабителем банков в духе фильма «На гребне волны». Я даже представила себе, как он с помощью обворожительной улыбки очарует кассиршу, а потом, вместе с трусиками, утащит у нее и кассу с выручкой в пару миллионов. Все эти мысли действовали на меня успокаивающе.

Я все глубже скатывалась к своей созависимости. Любая мелочь могла вывести меня из себя. Я перестала следить за собой. Не могла адекватно оценивать обстановку. Я стала истеричкой.

Теперь Рихард принимал кокаин каждый день. Был ревнив и всех подозревал. Если кто-то звонил нам по ошибке, он тут же хотел узнать номер. Взял мой компьютер, закрылся с ним в подвале и просматривал все мои файлы. Заявлял, что за ним следит полиция и тайные агенты. Даже ФБР. Обвинил меня в том, что я сижу в Интернете на порносайтах. Что я позволила кому-то снять его голым, чтобы потом продать его фотографии в немецкие порножурналы. Иногда он стоял у окна в гостиной и записывал номера автомобилей, чтобы позже их проконтролировать в реестре. Он был уверен, что за ним кто-то следит. Уверял, что я наняла частного детектива.

Он рылся в моем нижнем белье. Рылся в моих вещах. Перевернул квартиру вверх дном. Наверное, собирался раскрыть заговор против себя. Был уверен, что больные – это все остальные. Что, в принципе, он единственный здоровый человек в этом сумасшедшем мире.

Однажды вечером мы сидели за столом и ужинали, я с детьми, мама и Шарлотта. Внезапно в комнату вошел Рихард. В руке он держал черное прозрачное боди, которое сам же мне два года назад подарил.

Я как раз собиралась заправить салат. Шарлотта начала рассказывать о театральной постановке, на которой побывала. Мама завязывала Миранде слюнявчик. Все мы были голодными и немного уставшими.

Зато Рихард был полон энергии. Так и кипел злобой.

– Так вот оно что! Теперь у меня есть доказательство! Трахаешься с кем-то, – завизжал он, махнув перед моим носом боди.

Все замерли. Я с вилкой и ложкой над миской с салатом. Мама около Миранды. Шарлотта осталась сидеть с открытым ртом и куском хлеба в руке. Эдвард и Йоахим выглядели до смерти испуганными. И только Юлия не стала свидетелем идиотской выходки отца. Она мирно спала.

Наконец я пришла в себя.

– Рихард, что ты делаешь? Подумай о детях!

– Еще чего! Посмотри на это пятно! Чья это сперма? Ну? Я жду ответа.

Он весь покраснел от злости.

– Секс, – заорал, – только секс! Ты, ебаная сучка! Кто тебе купил это порнобелье?

– Ты сам и купил.

– Врешь! Слышите, как она врет? – Он повернулся к Шарлотте. – Как ее сестра ты должна была знать об этом! Так, говори, с кем она снюхалась?

Шарлотта встала.

– Рихард, иди сюда. Ни с кем она не встречается. Тебе надо успокоиться.

Он вырвал руку из рук Шарлоты и разодрал боди пополам.

– Вот я и уничтожил твое проститутское белье! Ты, шлюха! Неверная сумасшедшая шлюха!

– Рихард, прошу тебя, перестань!

– И что это ты в этом порнобелье делала? Ползала на четвереньках. Ну? Это был какой-то мент, да?

– Прекрати!

Он вытащил из ящика кухонного стола ножницы и направился в гостиную. Разорванное боди в одной руке, ножницы в другой.

– Ты уже никогда не сможешь его надеть!

Он резал и резал, пока от боди не остались только узенькие ленточки. Потом швырнул ножницы и рухнул на пол, всхлипывая, как обиженное дитя. Я помогла ему подняться и уложила в постель. Его тут же сморил коматозный сон.

Я закрыла за собой двери.

Мама стояла в кухне и плакала.

В то время я постоянно испытывала чувство стыда. Больше всего мне было неудобно перед воспитательницами в детском саду. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, когда я с удовольствием приводила и забирала детей из детского сада. Ничто во мне не вызывало такого чувства стыда, как розовые беззаботные лица воспитательниц подготовительного отделения, их чуткое отношение к детям. С каким беспокойством они бросали взгляды на мое опухшее от плача лицо, когда после очередной бессонной и скандальной ночи я передавала им в руки своих потомков у зеленой детсадовской калитки.

Когда-то я любила этот нормальный и спокойный детский коллектив. Теперь же я не находила утеху ни в чем, даже в мысли о том, что не везде жизнь такая, как у нас. Судя по всему, я была основательно не в себе. Я притворно улыбалась, хотя на душе у меня скребли кошки.

Это не могло продолжаться вечно. Невозможно было и дальше притворяться, что все в порядке. Необходимо было с ними поговорить. Но я все откладывала и откладывала неприятный разговор. Завтра, думала я. Завтра я им скажу, как обстоят дела. Но наступало утро, и я отводила детей в сад, «пока, мой маленький, дай я тебя поцелую, мамочка за тобой скоро придет», и я крадучись, как побитая собака, исчезала.