всеми событиями, которые привели к тому, что Тамила сняла перед ним трусы. Паша год назад стал замечать признаки утомления, плохого самочувствия. Они усиливались, и всё вылилось в раздражение. И я ведь замечала многое, пыталась с Пашей разговаривать, но с десяток раз получив по носу захлопнутой дверью — рукой махнула.

— Озвучь то, о чем думаешь. Как договаривались, Ася. Говори.

— Ты не сразу пошел по врачам, но ведь пошел. Почему ты мне ничего не рассказал? Я поняла, почему ты диагноз сначала скрывал, но сначала ведь ты не знал, что у тебя рак. В клинику ходил, анализы сдавал. Много. Психовал, когда врачи искали, чем ты болен. А мне — ни слова. Почему? — озвучила я тот самый вопрос, на который позавчера у меня сил не хватило. — Только честно. Я что, настолько никчёмная? Только правду скажи!

Паша заговорил далеко не сразу. Я даже думала, что он не ответит. Но, наконец, он заговорил:

— Причин несколько. Ась, помнишь, года два назад я должен был вылететь в восемь вечера, домой бы через три часа добрался. Но рейс задержали за час. А потом еще на час. Я написал тебе тогда.

— Помню. И что?

— Я разозлился из-за того, что рейс каждые полчаса переносили на небольшое время. И написал тебе тогда не только чтобы предупредить, что прилечу, неизвестно когда. Я просто поделился, что зол, и авиакомпания мудацкая. А ты начала бомбардировать меня звонками и сообщениями. Спрашивала, предоставили ли нам отель, еду, напитки, устал ли я, без конца писала, чтобы я не расстраивался, напоминала, чтобы я будильник не забыл установить, и каждые 5 минут уточняла, не перенесли ли рейс опять. Помнишь? Ты переживала, поддержать меня хотела, я это понимал. Но… Ась, меня так не допекло ожидание вылета, как твои сообщения и звонки. Я тогда около пяти утра специально телефон отключил, а тебе потом сказал, что аккумулятор сдох. Иначе я бы расколошматил смартфон, продолжи ты мне писать и звонить. И так ведь всегда, — муж выдохнул, а я анализировала его слова: Паша же утрирует? Да? Или нет? — Да, Ась, так всегда. И это иногда душит. Я давно решил ничего тебе не сообщать, но иногда прокалывался, как в тот раз, когда рейс задержали. На эмоциях написал, а потом всю ночь жалел.

— Я поняла тебя. Я… обдумаю то, что ты мне сказал, — пробормотала я.

— Обиделась?

Слышать всё это неприятно, даже если Паша правду сказал. Да, я всегда переживала о семье, в ней не тысяча человек, чтобы мне плевать было на большинство родственников! Может, в чем-то была навязчива, где-то перегибала, но…

— А почему ты раньше не говорил, что я тебя достала?

— Ты не достала. Я понимал, что ты себя так из-за беспокойства ведёшь, потому и не говорил. И о плохом самочувствии — тоже отчасти.

— Отчасти? А почему еще?

Паша поморщился, он недовольным выглядит, да и я не лучше. Ничего, зато на семейном психологе сэкономим.

— Думал, старею раньше времени. Дмитриенко помнишь? До тридцати пяти был живчиком, как пацан выглядел, а потом резко сыпаться начал: облысел, пузо отрастил, сиськи как у бабы выросли, при ходьбе стал скрипеть костями и суставами, то спина у него болела, то жопа. Впахивал с шестнадцати, запаса здоровья до тридцати пяти хватило, а потом всё, источник иссяк. Сейчас как дед выглядит, видел его месяца два назад.

— И ты думал…

— Нихера я не думал, — бросил Паша раздраженно. — Просто мерзким казалось таскать тебя по врачам, чтобы ты про мои болячки знала. Ты ведь кинулась бы меня уверять, что продолжишь любить меня и с артритом, радикулитом, повышенным давлением и импотенцией. Ну нахер! Я не хотел, чтобы ты во мне стареющего больного мужика видела. Но… вышло как вышло, теперь ты именно таким меня и видишь.

— Если ты стареющий, то я тоже старуха. Паш, ты старость и зрелость перепутал.

— Я охренеть как боялся стареть, — тихо, будто не мне, а самому себе сказал Паша. — Меня не морщины парили, не седина, а сам факт — вот она, старость, скоро придёт. Я только и думал об этом. Мечтал в юности, что как только деньги будут позволять, байк себе куплю, гонять буду. На Эверест поднимусь. Дом своими руками за городом построю, чтобы каждая деталь была мной сделана, понимаешь? На Камчатке мечтал побывать, на вулканах. С парашютом хотел прыгнуть, с водопада нырнуть. Рок-группу свою, блядь, хотел собрать. Я столько лет от всего этого отмахивался! Бизнес строил, деньги зарабатывал, посмеивался над собой, ну какая к черту рок-группа? Какой нахер байк?

— Паш…

— Но недавно, когда здоровье полетело, и я почувствовал, что годы уходят, я начал думать о несбывшемся. Ни на какой Эверест я не поднимусь. Рок-группу не соберу. Дом нам построила бригада строителей. Вместо вулканов Камчатки — отели с системой «всё включено». Парашют, байк, прыжок с водопада — всё мимо, всё, о чём мечтал не сбудется никогда. А потом я еще и про рак узнал.

А я узнала, что, оказывается, моего мужа накрыл кризис среднего возраста. Давно накрыл, и весьма основательно, а я его только сейчас заметила во всей красе. И многие вопросы, мучившие меня, отпали сами собой. Мне стало ясно, почему Паша на других женщин поглядывал — ему было приятно чувствовать себя «в строю». И причина, по которой муж заигрался с Тамилой, мне тоже стала предельно ясна. Дело не только в «отваживании хищницы» от нашей семьи, которую Тамила по миру бы пустила, если бы Паша умер от рака. И даже не в том, что Паше льстила «влюбленность» юной и прекрасной Тамилы в него.

Дело в игре ради игры.

Паша не изменял, теперь я верю в это и без полиграфа. Он может уверять меня, что ни за что не изменил бы. Он и сам в этом уверен. Но он ошибается. Это я тоже поняла только что.

Если бы Тамила вела себя чуть умнее, если бы я не устроила скандал, и невольно не отвлекла Пашу выяснением отношений, ссорами и примирениями, он изменил бы мне. Даже не влюбившись в Тамилу, даже продолжая любить меня — Паша бы изменил. Вспомнил бы несбывшиеся мечты и планы, накрыло бы страхом смерти от онкологии, а тут Тамила — воплощение чего-то свежего, нового, неизведанного, сулившего приключение и игру.