Люция сглотнула и отвернулась. Саше казалось, что девушка сейчас скажет правду, хотя разговор был для нее мучительным. Однако она молчала, еще плотнее закрывшись в своей скорлупе.

– Ты не виновата. – Саша встала. – Генограмма. Мультиплицирующаяся в роду ошибка. Я знаю это по собственному опыту и наблюдениям.

Люция недоверчиво посмотрела на нее, но видно было, что она заинтересовалась. Очаровать, сконфузить, рассмешить, растрогать, заставить нервничать или каким-то другим образом вызвать сильные эмоции – было главной целью следователя во время допроса. Если хоть что-то из вышеперечисленного удается осуществить, человек начинает говорить. К сожалению, большинство полицейских пользуется только самым простым методом: мнимое сочувствие и внушение страха попеременно. А метод кнута и пряника действует главным образом на представителей неблагополучной среды. У каждого есть свое слабое место, его нужно найти и нанести по нему удар. Даже если он не будет сокрушительным, первую ступень можно считать покоренной. На самом деле люди любят откровенничать. Особенно когда находятся в кризисной ситуации. Они хотят сбросить с себя тяжесть. Исповедальня – самый старый и успешный способ добывания данных. А когда принято исповедоваться? Когда одолевают угрызения совести, давит какая-то проблема, есть чувство вины по отношению к себе или другим.

Саша любила иногда поиграть в священника. Взамен информации она предлагала помощь, при этом тот, кого она исповедовала, даже не понимал, что принял игру. Это всегда работало. Проявление дружелюбия и эмпатии работают лучше, чем внушение страха. Важно также, на каком этапе следствия происходит допрос. Это понятно. Попросту не нужно обещать слишком много и уж тем более ничего такого, что не получится осуществить. Даже если подозреваемые выбирают молчание в качестве линии защиты, желание излить душу у них не пропадает. В таком случае они чувствуют себя неловко. Им приходится постоянно быть начеку, ибо молчание противоречит человеческой природе. Но постоянно прятаться невозможно. В конце концов нужно избавиться от тяжести на душе. Именно поэтому допросы иногда занимают целые ночи. Усталость и боязнь одиночества – вот два важнейших фактора, помогающие сломать человека психологически. Но взаимное сотрудничество даже в этом случае – лучшая тактика.

– Ты не должна ничего говорить. Я просто тебя проверяю. Записываю бихевиористические следы. Они необходимы мне для профайла, – пояснила Саша, и это была правда. Ей действительно нужна была не информация по делу, и она понимала, что Люция не собирается ничего говорить. Саша планировала только протестировать ее на предмет разных типов реакций. Проследить за мимикой, жестами, тембром голоса. Научиться распознавать, когда она лжет. Для этого не нужен многочасовой допрос и тщательная подготовка тактики. Необходимы лишь три нейтральных вопроса и один болезненный, хоть и не связанный с темой. Все это Саша уже проделала. Она взглянула на часы, прошло девять с половиной минут. Теперь финал. На самом деле она хотела задать один-единственный вопрос. Ей нужно было удостовериться в том, что она правильно прочла реакции Люции.

Тем временем подозреваемая столкнула Сашу с накатанной дороги. Приняла информацию к сведению. Не задала ни единого вопроса. Смотрела не на собеседницу, а на точку за ее плечом. Была напряжена, покусывала губу. Поигрывала сломанным каблуком. Наконец она закатала рукав, показывая татуировку, набрала в легкие воздуха и начала говорить:

– Моя бабушка родила мою мать в семнадцать лет. Когда я появилась на свет, матери было девятнадцать. Мне сейчас двадцать шесть. Мне удалось до сих пор не заиметь детей, и я горда этим.

Саша выдохнула дым, внимательно слушая Люцию. В этом состояла ее роль: смотреть и слушать. И больше ничего.

– Врешь, – позволила себе блеф Саша.

Люция покраснела. Она резко вскочила, погасила наполовину выкуренную сигарету. Пепел высыпался из пепельницы на стол.

– Врешь. Как мне кажется, ты не настолько глупа, чтобы не понимать, что происходит. – Залусская говорила четко и доходчиво, однако не повышая голоса.

– Я ничего не сделала. Вы подставляете меня! Я больше не скажу ни слова без моего адвоката!

Саша указала ей на стул. Люция послушно приняла прежнюю позу. Они обе молчали, каждая смотрела в свой фрагмент стены. Саша первая нарушила тишину. По мере того как она говорила, морщина на лбу Люции углублялась все сильнее.

– Это ты занимаешься ими обеими. И матерью, и теткой. А татуировки выражают не столько твою силу, сколько просто служат маскировкой. Я знаю их все: дракон, кот, змея, ночная бабочка, лилии и ирисы, око дьявола или маки. Но ты можешь остановиться. Можешь курить нормальные сигареты. Не так, как я, эти соломинки. Хотя, смотри, иногда и я позволяю себе. – Саша повысила голос и сломала фильтр вдоль пунктирной линии. Она улыбнулась. – Такой вот небольшой обман. Сейчас у них будет вкус красного «мальборо».

Люция смотрела на профайлера как на сумасшедшую. Она не переставала думать, кто эта женщина, что ей нужно и как ей удается так провоцировать. Она начала свою мантру:

– Можешь посадить меня. Я не имею ничего общего со всем этим. Когда я выйду, подам жалобу за бесправный арест, обвиню вас в клевете. И забери эти свои сигареты. От них можно заработать варикоз за ушами.

– Так говорят. – Саша затушила окурок. Встала. – Может, ты этого и не сделала. Но ты кого-то покрываешь. Зря. Банкноты были пронумерованы, это были деньги из сейфа. Если передумаешь, свяжись со мной. Я охотно послушаю.

Люция отвернулась. Ей явно хотелось знать подробности, но она поборола любопытство.

– Мне нечего добавить, – заявила она.

– Ты вернула свои деньги? – Саша провокационно улыбнулась. – Разве ради такой суммы стоит оказаться за решеткой? За убийство первой степени грозит четвертак или пожизненное. По-жиз-нен-ное. Это не означает, что ты будешь сидеть до самой смерти, но, когда условно выйдешь, у тебя уже не останется ни одного близкого человека. Вероятно, и тетя не доживет до твоего освобождения. Тебе это надо? А может быть, дело в мужчине?

Люция посмотрела на нее с бешенством в глазах, но не повысила голоса. Только издевательская гримаса, полный контроль, отсутствие зрительного контакта. Залусская была уверена, что в данный момент подозреваемая говорит ей чистую правду.

– Я очень сожалею, что не сделала этого. Да, я хотела. И пусть Бог, в которого я не верю, меня простит, но Иза Козак заслужила смерть. Не знаю, кто и зачем это сделал, но я – с ним всем сердцем. Браво, кто бы это ни был. И, будь это возможно, я начала бы молиться за то, чтобы эта корова никогда не проснулась. Пусть бы жила, но лежала, как растение, и гнила изнутри. Потому что надо быть настоящей сучкой, чтобы так врать. Скинула на меня вину, хотя прекрасно знает, кто в нее стрелял. Надеюсь, что этот кто-то придет и закончит начатое. На этот раз успешно. Я на самом деле сожалею, что это сделала не я, потому что иначе она давно бы была в морге, а я отдыхала бы на Канарах. Я хорошая, когда добрая, а когда злая, то еще лучше.