— Иди нах*й. — Посоветовал девушке зло Герман.

Выдернув у неё микрофон из рук он ударил его со всей силы об землю. Испуганная журналистка застыла с открытым ртом и не произнесла больше ни слова.

Потом чета Калининых и одна Адамова спокойно расселись по машинам и выехали за ворота больницы. Только в транспорте и то не сразу руки Полины перестали дрожать, и она смогла дышать полной грудью. К её сожалению Герман ехал не с ней.

Отец не позволил ему сесть в одну машину с подругой. Новый веток слухов ему был не нужен. Да и вообще, где это видано, чтобы в такое время муж с женой ехали по разным машинам?

Полина отвернулась к окну, и даже когда Андрей попытался поговорить и прикоснулся к её запястью она не отреагировала. Наоборот закрылась и ещё больше сморщила лицо.

По приезду домой Полина сразу же отправилась в постель. Другие же кроме Германа (тоже ушедшего в свою комнату.) Решили выпить чая со свежей выпечкой.

После посиделок Андрей пришёл к жене. Осторожно вошёл в комнату, лёг на кровать где она лежала вся закутанная в плед. Обнял её со спины.

В нем пробудилось какое-то неясное желание поддержать жену. На мужчину накатило горькое чувство жалости по отношению к ней.

Полина не спала. Специально прикинулась ради него. Молчаливые его объятья не принесли ей ни утешения ни радости. Наоборот они отчетливо показались ей удушливой верёвкой на её бренном теле…

Дни для Полины были однообразны. Каждый новый был в точности похож на предыдущий. Она лежала в кровати, смотрела одно и тоже бразильское телешоу и… Не ела.

Совсем. Прошлая целая неделя с выписки и последний раз она ела там. В больнице. А дома не проглотила не куска. Еда не лезла Полине в горло. Она не хотела больше жить. Совсем — совсем не хотела. Будто жизнь утекла из её тела подобна песку в разбитых солнечных часах. И место неё осталось лишь пустое ненужное тело…

Ритка на пару с Валентиной Теодоровной жутко за девушку переживали. Каждый полчаса они заходили в спальню молодой хозяйки поочереди и спрашивали: “Не хотите ли вы откушать чего нибудь, Полина Анатольевна?”

Ответ Полины был всегда один и тот же:

“Я не голодна. ”

В одно утро Валентина Теодоровна не выдержала. Сердце кухарки болело за бедное дитя которое само себя убивало.

Выпятила объёмный бюст и уперла руки в боки и запричитала громким голосом:

— Это, что же делается, душенька! Погубишь же себя как есть погубишь! Ну скушай ты творожок! Или супчик вот наварила куриный, легенький…

В открытом дверном проёме показалась Рита с подносом, где стояла тарелка с супом и стакан компота из облепихи.

— Покушай, девочка! Убьёшь ведь себя…

Полина сморщила бледно лицо и скривила губы.

— Уходите! — Велела она закутываясь в одеяло. Голос девушки был тихим и ослабленным. Её постоянно знобило и лихорадило.

— Ну, что же, голубушка… — Опять завела женщина.

Эти причитания начали раздражать Полину.

— ПОШЛИ ВОН! — Закричала она с такой силой, что Ритка чуть уронила поднос на пол.

— Полина Анатольевна…

— ВОООН!

Ошеломленные женщины покинули комнату. И теперь стояли в коридоре в компании Валерика. Обсуждали, что же им делать? Ритка, даже заплакала и уткнувшись Валерику в грудь размазывала тушь по щекам.

— Ну не плачь, Рит… — Парень осторожно погладил её по шоколадной макушке.

— Не могу я-я-я… Полина Анатольевна т-таакая х-хорош-шая… И н-не м-может же она у-умереть… — Рыдала девчонка.

Валентина Теодоровна только тихо охала отвернувшись от молодых, да вытирала в тайне крупные слезы катившиеся из глаз.

— Что это вы тут мокроту развели? По какому поводу слезы льём? — Весело спросил Герман. Который только, что поднялся на второй этаж.

Его взгляд упал на поднос стоявший на столике. Он кивнул на дверь по центру.

— Опять есть не хочет? — Спросил мрачным тоном.

— Не хочет, дорогой. Не хочет. — Развела руками женщина. И посмотрела на него влажными печальными глазами.

— Сделай, что-нибудь, драгоценный! Девонька совсем плохенькая…

Герман взял в руки поднос. Лицо его ожесточилось. На щеках проступили жевалки, а губы побелели.

— Все хорошо будет. Идите и не плачьте тут. — Сказал он охрипшим голосом.

Полина, даже не отреагировала когда Герман вошёл в комнату. Не отреагировала когда он шумно опустился на кровать. И не хотела реагировать когда он заговорил.

Но как же промолчишь тут когда голос пробирает до костей и заставляет чувствовать себя последней тварью?

— Поешь.

— Я не хочу. — Прошептала, а сама задрожала вся.

Герман тяжело вздохнул сжимая руки в кулаки.

— А сдохнуть ты хочешь?!

— Мне все равно. — Безразлично мотнула она головой.

Герман пришёл почти, что в ярость. Вот уже неделю он наблюдал как девушка которую он любил, его друг убивала себя. Не как иначе как Убийство это было не звать. Это было оно в чистом виде. И не кому не было дела. Родители Полины уже давным-давно снова свалили в Турцию, а Андрей… Пару дней он честно пытался привести жену в чувствах. Бегал с ложечкой по дому, но потом. Бизнес все дела и все… В офисе почти с утра до ночи. А она тут гробит себя, жить не хочет.

Германа ломало от злости. Никому кроме прислуги не было дела. Что это блин за мир такой? Что с его семьёй ни так? Думал он постоянно. Почему его брат единокровный причем такая сволочь?

«Да какая работа мать твою… Она же здесь… Ждёт твоей поддержки. Сука как ты мог бросить её?»

Подумал он разглядывая Адамову. По его мнению она была восхитительной. Прекрасной снаружи и внутри. И она должна была быть любимая. Но Полина не была и ощущала это каждой клеточкой поэтому и не боролась…

— Хочешь сгнить в этой чёртовой постели? Пожалуйста! Но знай плакать я по тебе не стану. И на могилу к тебе не приду, сладкая. — Герман криво ухмыльнулся.

Каждое слово. Каждое. Было пропитано болью и горечью. Которую Полина почувствовала и если только могла, расплакалась бы. Но она не могла. Поэтому когда он аккуратно оставил еду и вышел у неё была все тоже каменное выражение лица.

Через несколько минут после ухода девушка принялась есть ещё тёплый суп.

— Вот видите. Подействовало. — Довольно прошептал Герман наблюдая через маленькую щель в двери, как Полина обедает.

— Как вы её уговорили, Герман Викторович? — Смеясь спросила Ритка. Смущаясь она держала за руку Валеру.

— Я её не уговаривал. — Улыбнулся Герман. — Она сама захотела.