После ухода посетителя Леон поговорил с Манфредом.

– Вполне возможно, что мы имеем дело с вымогательством, – предположил Джордж, – но вам сначала все равно придется проверить Сторна, чтобы во всем разобраться.

– Я тоже так думаю, – кивнул Гонзалес и уже через несколько минут вышел из дома.

Вернулся он за полночь с огромным количеством информации о мистере Сторне.

– Около двенадцати лет назад он работал оператором в «Турко телеграф компани». Сторн разговаривает на восьми восточных языках и в свое время был известным человеком в Стамбуле. Это о чем-то вам говорит, Джордж?

Манфред покачал головой.

– Пока нет, но я все еще жду, что вы меня чем-то поразите.

– Он сошелся с революционерами, кучкой мелких чиновников, которые заправляли там делами во времена Абдул-Хамида[56]. Не сомневаюсь, что своей концессией он обзавелся с помощью этих людей.

– Какой концессией? – спросил Манфред.

– Нефтеносные участки земли. Большие участки. Когда пришло к власти новое правительство, была организована концессия, хотя я подозреваю, что наш друг хорошо заплатил за право стать ее участником. Пять его партнеров оказались не столь удачливыми. Троих из них обвинили в измене и повесили.

– Фотография, – кивнул Манфред. – Что случилось с остальными двумя?

– Остальные двое были итальянцами. Им дали пожизненные сроки и отправили в тюрьму в Малой Азии. В Лондон Сторн уже прибыл единовластным владельцем концессии, которая к тому времени принесла ему три миллиона фунтов.

На следующее утро Леон вышел из дома рано, в десять позвонил в дверь Берсон-хаус.

Открывший ему дворецкий с квадратной челюстью смерил его подозрительным взглядом, но в остальном вел себя вполне почтительно.

– Мистер Сторн за границей и вернется через несколько недель, сэр.

– Могу я видеть секретаря мистера Сторна? – спросил Леон, сама любезность.

– У мистера Сторна в этом доме никогда не было секретаря. У него есть личный секретарь, но с ней вы можете поговорить в конторе «Персидско-Восточного Нефтяного Треста».

Леон достал из кармана визитную карточку.

– Моя фамилия Берсон, – сказал он. – Мой отец родился в этом доме. Когда я несколько месяцев назад был в Лондоне, я получил от мистера Сторна разрешение осмотреть дом.

На карточке были написаны несколько слов, и стояла подпись: «Фердинанд Сторн». Короткая записка гласила, что владельцу этой карточки позволено осмотреть дом в любое время, «когда меня нет в городе». У Леона ушел почти час на то, чтобы подделать это разрешение.

– Боюсь, я не могу впустить вас, сэр, – сказал дворецкий, загораживая дверной проем. – Мистер Сторн перед отъездом дал мне четкое указание не принимать посторонних.

– Какой сегодня день? – ни с того ни с сего спросил Леон.

– Четверг, сэр, – ответил дворецкий.

Леон кивнул.

– Сырный день, – сказал он.

Растерянность дворецкого продлилась не дольше доли секунды.

– Я не знаю, о чем вы говорите, сэр, – резко воскликнул он и захлопнул дверь перед носом посетителя.

Леон обошел дом кругом. Вместе с еще одним зданием он стоял на своеобразном островке, в стороне от других домов.

Покончив с осмотром, Леон в приподнятом настроении, если не сказать в восторге, отправился домой, где поговорил с Раймоном, который имел обширные связи в преступном мире. В Лондоне не было более-менее серьезного гангстера, с которым он не был бы знаком лично. Он мог запросто войти в пивную, где собирались квартирные воры и взломщики сейфов; он в любую минуту мог узнать, о чем судачат в тюрьмах; и, пожалуй, был лучше знаком с тайнами и жизнью изнанки лондонского общества, чем любой специалист Скотленд-Ярда. Его Леон и отправил с заданием собрать последние новости. В небольшом пабе в конце Ламбет-уок Пуаккар узнал об одном смуглокожем филантропе, который подыскал работу по меньшей мере трем бывшим заключенным.

Когда он вернулся, Леон сидел в одиночестве, изучая через мощную лупу странные отметины на обороте чека.

Прежде чем Пуаккар принялся излагать новости, Гонзалес открыл телефонный справочник.

– Грей наверняка уже не на работе, но вот, если не ошибаюсь, его домашний адрес, – сказал Леон, когда палец, которым он водил по странице, остановился. На звонок ответила служанка. Да, мистер Грей был дома. Через какое-то время в трубке раздался и голос самого управляющего директора. – Мистер Грей, кто распоряжался чеками, которые вы получили от Сторна? Я имею в виду, кто из ваших служащих?

– Бухгалтер, – послышалось в трубке.

– Кто принимал на работу бухгалтера? Вы?

Недолгая тишина.

– Нет. Мистер Сторн. Он работал в какой-то восточной телеграфной компании… Мистер Сторн познакомился с ним за границей.

– И где я могу найти бухгалтера? – тоном азартного охотника спросил Леон.

– Сейчас у него отпуск. Он уехал до того, как мы получили последний чек. Но я могу связаться с ним.

Леон довольно рассмеялся.

– Не стоит беспокоиться. Я знаю, что его не было в конторе, – сказал он и повесил трубку, оставив управляющего в полнейшем недоумении. – Итак, дорогой Пуаккар, что вы узнали?

Внимательно выслушав рассказ друга, он сказал:

– Едем на Парк-лейн. По дороге заглянем в Скотленд-Ярд. И захватите пистолет.

На часах было десять, когда дворецкий открыл дверь. Не успел он проронить и слова, как дюжий полицейский детектив выволок его на улицу.

Четверо офицеров в штатском следом за Леоном ворвались в холл. Нахального лакея арестовали, прежде чем он успел открыть рот. На самом верхнем этаже здания в небольшом помещении без окон, очевидно бывшем чулане, они нашли истощенного до крайней степени человека, в котором даже срочно вызванный управляющий директор с трудом узнал миллионера. Двое итальянцев, охранявшие узника и наблюдавшие за ним из соседней комнаты через отверстие, пробитое в стене, сопротивления не оказали.

Один из них, тот самый, который собрал в Берсон-хаус бывших заключенных, был разговорчив и откровенен.

– Этот человек предал нас, и нас бы тоже повесили, как Хатима Эффенди, Аль Шири и грека Маропулоса, но мы подкупили свидетелей, – рассказал он. – Мы были партнерами и вместе владели нефтяными месторождениями. Чтобы обокрасть нас он состряпал ложные доказательства того, что мы якобы готовим заговор против правительства. Мы с другом сбежали из тюрьмы и вернулись в Лондон. Я решил, что сделаю все, чтобы он вернул нам наши деньги, но знал, что обращаться в суд бесполезно.

– Дело и правда было очень простым, и мне действительно стыдно из-за того, что я не сразу понял значение символов на обороте чека, – вечером за ужином пояснял Леон. – Наш итальянский друг был одним из тех, кто участвовал в концессии. Несколько лет он жил в Лондоне, и, возможно, удастся доказать его связи с преступным миром. В любом случае он прекрасно знал характер Сторна, и ему было не сложно подобрать соответствующих людей, которые служили Сторну за такие деньги, на которые не согласился бы ни один англичанин. Большая часть года ушла на то, чтобы внедрить в дом нашего друга этих бывших заключенных. Вы помните, как лакей, который заходил к нам несколько месяцев назад, говорил, что его на работу принимал не дворецкий, а сам Сторн? При первой же возможности они бы избавились от него, но он сам неосторожно произнес арабское слово, и Сторн, боявшийся шпионов и ожидавший возвращения тех, кого он предал, сам выгнал его. В тот день, когда Сторн должен был уехать в Египет, его схватили двое итальянцев, заперли в чулане и заставили подписывать чеки и писать письма под их диктовку. Но потом он вспомнил, что его бухгалтер когда-то был телеграфистом, поэтому и написал на обороте чека послание азбукой Морзе, используя старые символы.