я сблизился с несколькими членами «Нуэстра Фамилия» и уговорил их на реабилитацию. Двое из них с тех пор не употребляют, а это было лет тридцать назад. Другой заключенный – Брайли (Чато) Перез до сих пор мой близкий друг. Я показал ему, что изменить свою жизнь реально. Потом он вышел из тюрьмы, избавился от зависимости и не употребляет уже пятнадцать лет.

Но самое большое влияние на меня оказал Марио. Нашей короткой встречи хватило, чтобы я навсегда его запомнил. Пятнадцать лет спустя я выступал на реабилитационной конвенции в Бербэнке. Я вошел в выставочный зал и через все помещение разглядел стоящего ко мне спиной бугая. Я сразу узнал в нем Марио. Оказалось, что после нескольких отсидок он перестал пить и употреблять дурь и не собирался возвращаться к старым привычкам. Тогда я и понятия не имел, какую роль Марио сыграет в моей жизни.

Глава 23. Моя сумасшедшая жизнь, 1991

По окончании съемок продюсерский центр запланировал большую вечеринку в Сан-Франциско. Меня умоляли остаться, но я отказался – очень уж хотел вернуться домой и обнять Мэйв. Побыв в окружении заключенных, которые лишились своих семей, я начал ценить свою семью больше. Когда я сидел сам в 60-х, никто не ждал меня ни на улице, ни дома, и меня это устраивало – так было проще. Но теперь у меня было трое детей и прекрасная женщина, и мне не нужно было ждать тюремного свидания, чтобы увидеть их. Все, что мне было нужно – билет на самолет.

По дороге домой я просил Бога придать мне сил, чтобы жить в настоящем, стать внимательным и любящим. Уважение и принятие, которое проявили ко мне заключенные «Сан-Квентина», растрогали меня. Когда ты сам зэк, тебя зачастую уважают из страха, но когда ты выходишь, а отношение к тебе не меняется, – это дорогого стоит. Бог сделал мне великий дар, дав возможность вернуться обратно в тюрьму, из которой я не надеялся выбраться живым, и стать частью великого искусства.

Дорога от аэропорта Лос-Анджелеса до дома заняла всего двадцать минут, но они показались мне вечностью. Первое, что я сделал – это взял детей на пляж, пока Мэйв готовила ужин. Позже, лежа в кровати, я смотрел на Мэйв, Гилберта и Даниэллу, сопящих рядом в обнимку, и думал: «У тебя есть семья – самое прекрасное, что может быть. Почему ты не ценишь ее, Дэнни? Похер на все остальное, на все возможности, которых ты якобы лишаешься. Вот все, что тебе нужно». Все, что было мне дорого, лежало рядом со мной, и все равно этого было мало. «Да что, черт возьми, со мной не так?», – думал я.

Будь я более осознанным, я сразу бы понял, что мы с Мэйв оба эмоциональные, незрелые и неустойчивые люди с жаждой контроля, которые сами не хотят никому подчиняться. Особенно я. Мой отец, дяди и их друзья считали, что ты слабак, если позволяешь женщине собой помыкать. Если кто-то из мужчин семьи, не поднимая глаз, просил: «Принеси пиво», другие жены тут же вставали, спрашивали своих супругов, не хотят ли они тоже бутылочку, а потом выходили все вместе на кухню. Если чья-то жена устраивалась на работу, ее мужа чмырили на барбекю и вечеринках:

– Анна, а можно Арту пивка?

Был только один способ чувствовать себя мужчиной в таком мире.

Я знал, что никогда не смогу состоять в моногамных отношениях. Каждый день я втихую флиртовал, моя жизнь продолжалась за стенами нашей квартирки. Я никогда не интересовался у Мэйв, как она к этому относится. Если я хотел погулять, я уходил, не спрашивая разрешения и не говоря, когда вернусь домой. Отчитывались перед женами только сосунки. Только лохам требовалось согласие их старушек.

– Где ты был?

– Не твое собачье дело.

– Куда ты?

– Да откуда я знаю.

Какое-то время я вел себя прилично, потом Мэйв съезжала или вышвыривала меня из дома, мы скучали друг по другу, сходились, и все начиналось заново. Этот замкнутый круг продолжался долгое время, хотя у нас уже были дети. Я никак не мог понять, в чем проблема. Я просто никогда не видел себя в роли верного мужа, который возвращается домой каждый вечер.

Как-то мы с Гилбертом и Даниэллой плескались в бассейне. Я держал их на руках и умилялся, какими крошечными они казались в моих лапах. Подняв голову, я поймал взгляд Мэйв – она смотрела на меня так, словно все знала. Она знала, как сильно я люблю ее и наших детей, как стараюсь стать человеком, которым не являюсь. Она понимала, что наша семья может развалиться через два дня, два месяца или через пять лет, но была готова на все, чтобы этого не произошло.

– Дэнни, дети, марш из бассейна! – крикнула она, стоя у гриля. – Хот-доги готовы!

Я рассказал Мэйв о том, какие эмоции испытал, когда мы с Джорджем были в «Сан-Квентине». Для меня это стало большим шагом. Обычно я держу душевные терзания при себе. Мэйв предложила поговорить с ее матерью, которая работала психотерапевтом.

– Дэнни, мне кажется, у тебя ПТСР. Тебя пыряли ножом, в тебя стреляли, ты столько жестокости повидал в тюрьме. Все эти истории о мужчинах, которых ты избил на улице, на ринге, за решеткой – такого большинство людей даже представить себе не может. Ни один обычный человек не грабил алкогольный магазин с пушкой наперевес. Твой опыт ненормален. Ты через многое прошел.

Она говорила правду, но я думал о другом.

– Я сам толкал людей на многое.

– Да, но вина ничем тебе не поможет.

Свой первый магазин я ограбил лет в четырнадцать-пятнадцать. Мы с моим другом Майком Серна сидели у меня дома после школы, а потом пошли в комнату моего дяди Арта и залезли к нему под кровать. Я знал, что он хранит там револьвер со сломанным барабаном. Арт уже давно собирался его починить, хотя пушка работала и так – надо было просто зажимать цилиндр руками. Мы с Майком вынесли револьвер на задний двор и постреляли. Арт был прав – пушка работала, хоть и обжигала руки.

Прямо там мы решили пойти на свое первое дело. Мы ничего такого не планировали, но уже давно грезили ограблениями и хотели попробовать свои силы. И вот час «икс» настал. Мы взяли «форд» моего дяди Руди. Идиотское было решение. Мало того, что у меня не было прав, так еще и машина, на которой мы собирались ехать на дело, была