на глазах сына. Ее предупреждали о том, что не стоит лезть в проект, но она, как и Олмос, врала, что тоже встречалась с Джо Морганом и получила от него добро.

Хуже всего то, что всего этого можно было избежать. Среднестатистический зритель или кинокритик не увидел бы разницы между «Американизируй меня» и «Кровью». Я не оправдываю насилие, но создатели «Американизируй меня» поступили безответственно, не просчитав последствия собственных действий.

Фильм «Американизируй меня» снова вывел мое тюремное прошлое на передний план. Как бы далеко я ни уходил от костра, меня все равно преследовал его жар. Эдвард Джеймс Олмос был номинирован на Оскар, его звезда сияла ярче остальных. Думаю, именно это его и ослепило. Мы, выходцы с улиц и бывшие зэки, прекрасно понимали, что на угрозы от банд нельзя закрывать глаза. Продюсеры и Голливуд не всегда полностью понимают, каких людей изображают на экране. Я всегда буду ценить вклад Олмоса в историю Голливуда и его поддержку латиноамериканского сообщества, но в этой ситуации он повел себя слишком легкомысленно. Если бы он изучил историю Шайенна чуть внимательнее, то мог бы рассказать ее честнее, не отказываясь при этом от жестокости и преступлений. Это и стало самой большой проблемой «Американизируй меня». Продюсеры хотели показать подросткам, что не стоит вставать на кривую дорожку, а в итоге осветили ее огромными прожекторами. «Американизируй меня» превратил тюремную калифорнийскую банду, о которой знали только за решеткой, во всемирно известную группировку. Позже Рамон (Мундо) Мендоза рассказал о том, что фильм фактически стал пунктом вербовки для мексиканской молодежи:

– «Американизируй меня» повысил осведомленность общественности об организации, которая стала больше, чем тюремной бандой. Это не ускользнуло от внимания впечатлительных и честолюбивых пацанов. Они начали мечтать вступить в «Эме» так же, как дети из благополучных семей грезят об армии.

Олмос вел себя как ребенок, который играет с гранатой и думает, что это хлопушка. Жестокие последствия его решения не утихали несколько лет. Знакомые мне Южане, которые в то время сидели за решеткой, возненавидели своих братьев, снявшихся в фильме. Многие из этих актеров были наркоманами и нуждались в деньгах на дурь, поэтому и согласились на съемки. Южане молились, чтобы хоть кто-то из незадачливых братьев оказался в тюрьме – это было единственной возможностью прикончить их.

Эта история стара как мир. Олмос получил достаточно предупреждений и знаков – даже полицейские и помощник надзирателя, которые снимались в фильме, говорили ему о возможных проблемах. Но он никого не послушал. «Американизируй меня» начали снимать в тюрьме «Фолсом». Поезд ушел. Я сделал все, что мог.

Глава 22. С550, 1992

Первые несколько недель съемок «За кровь платят кровью» я провел в Лос-Анджелесе на репетициях и примерках. Сценарий этого фильма меня полностью устраивал, но я все равно оказался между двумя моими мирами: между прошлым осужденного преступника и своим актерским настоящим. Другие актеры часто трепались на репетициях, обсуждая, какие школы искусства и колледжи они закончили, много говорили о Шекспире. В такие моменты я очень остро ощущал свою обособленность от них. Возможно, так они пытались самоутвердиться и напомнить мне, что я не достоин уважения в их мире.

Я даже обсудил это с Джорджем: мол, актеры постоянно говорят о Шекспире, потому что знают, что я в литературе не силён. Джордж посоветовал мне не принимать все это близко к сердцу – актеры просто говорят на своем языке. Да и вообще: ну кто может сыграть заключенного «Сан-Квентина» лучше, чем настоящий бывший зэк?

Актерскому мастерству я тоже учился, просто по-своему.

* * *

Гилберт, Бобби Ортега и Чарли Диаз курили травку. Мне было двенадцать, и я подслушивал, как они обсуждают недавнее ограбление. Гилберт заметил, что я подсматриваю сквозь щелочку в двери, и позвал:

– Заходи, малыш Дэнни. Научу тебя кой-чему.

Гилберт протянул мне свой служебный 45-й, сказал прицелиться в зеркало и повторить за ним фразу: «Гони сюда все бабки».

Я был такой тощий, а пистолет такой тяжелый, что я не мог удержать его двумя руками. Чарли и Бобби ржали, как кони.

– Гони сюда все бабки! – пропищал я.

Они заржали еще сильнее.

– Так ты никого не напугаешь, братишка. Давай еще разок, с чувством!

– Гони сюда все бабки! – снова выдавил я.

– Держи пушку двумя руками.

Я послушался, но звучал все равно как девчонка.

Тогда Бобби осенило идеей, и он вручил мне обрезанный дробовик. Он лег в руку по-другому, его было приятно держать. Мне показалось, что с такой пушкой я смогу сдержать целую армию врагов.

– Сюда слушайте, твари! Гоните все свои бабки!

У меня получилось – парни зааплодировали и похлопали меня по спине.

– Вот так, землячок! Ты просто мужик!

Сейчас я понимаю, что они были накуренные и просто хотели поржать над тем, как нелепо учить ребенка грабежу. Но для меня это не было шуткой. С детства мы рисуем себе маски, которые потом носим всю жизнь, чтобы скрыть страх или боль, притвориться, что все нормально. Тот случай стал моим первым уроком актерского мастерства. Я научился внушать людям, что со мной не стоит связываться – я могу прикончить кого угодно, если придется. Мой дядя с друзьями уже вышли из комнаты, а я все стоял перед зеркалом с дробовиком в руках, повторяя как можно более низким и пугающим голосом:

– Гони сюда бабки!

Я смотрел на свое отражение и думал: вот оно. Мне нравилось видеть себя таким.

На съемки мы приехали в Сан-Франциско. Всю дорогу до «Сан-Квентина» я вспоминал 1965 год, когда прибыл туда впервые – прошло уже больше четверти века. Мы припарковались перед тюремными стенами, и ко мне повернулся Джордж:

– Дэнни, у одного из актеров нож.

Я быстро обернулся и увидел этого дурака.

– Дай сюда, – потребовал я.

– Я не позволю этим мудакам не уважать себя! – ответил мужик.

Он был как желторотик на досмотре, которому велели раздеться и раздвинуть ягодицы.

– Слушай, мы актеры, а они – убийцы. Дай сюда гребаный нож.

Я передал нож Джорджу, а тот спрятал его под сиденьем.

Когда мы зашли во двор, на минуту повисла гнетущая тишина, а потом раздался оглушительный гул. Если вы никогда не слышали этого звука, то вряд ли представляете, как он давит на уши. В него сливаются голоса трех тысяч заключенных, которые орут и свистят. Я называю его «мотор».

Зэки выкрикивали мое имя и фразочки типа:

– Эй, Трехо, мы так и знали, что ты вернешься! Дэнни, давай ко мне в клетку!