или человека, который посвятил всю жизнь собиранию марок либо описанию крылышек бабочек. Но не у такого, как Марко Девоти, самопровозглашенного революционера, который пытался подстрекать слуг к бунту против бабушки.

– Это комично, – сказала я.

Марко Девоти не обратил внимания на мою фразу и начал развязывать шнурки на ботинках, которые он потом аккуратно поставил у стены, по-прежнему не глядя мне в глаза.

– Ты застенчивый.

Ничего не отвечая, он расстегнул на мне еще и бюстгальтер, потом повесил его вместе с остальной одеждой на спинку стула.

– Ты обращаешься со мной, как с куском мяса, – возмутилась я.

– Прямо сейчас я обращаюсь с тобой, как с фарфоровой вазой.

– Ты ни за что не справишься, – сказала я. – Ты напуган до смерти. Это ведь очень явно ощущается.

Что мне и самой страшно до смерти, я предпочла не упоминать. Марко присел у меня за спиной, расстегнул молнию на юбке и повесил ее на спинку стула так же аккуратно, как все остальное. Я стояла перед ним обнаженная, и он медленно повернул меня лицом к зеркалу. Я смотрела в пол, потому что мне никогда не нравилось мое отражение. Но Марко поднес палец к моему подбородку и приподнял мне голову. Я увидела в зеркале угловатые плечи, кожу с воспалениями по всему телу и непослушные волосы. Марко положил руки мне на плечи, потом провел ладонями вниз по рукам и дальше по бедрам. Он встал на колени у меня за спиной и проделал вещи, которые невозможно себе представить в исполнении человека, который до этого дрожал от страха. Поначалу было хорошо – во всяком случае вполне приемлемо, – но когда он разошелся всерьез, ситуация начала перерастать в нечто совершенно иное. Я уже не раз пыталась описать то, что тогда произошло, но это невозможно рассказать спокойно и разумно. Для этого необходимо что-то вроде иррационального и исключительно редкого состояния, как тогда. И это возможно только за закрытой и опечатанной дверью. Я легко могу открывать душу, это часть писательства, но я, к сожалению, не могу пригласить даже самого уважаемого читателя к себе в спальню. (Но я могу сказать, что он, с его прыщами и веснушчатой спиной, шептал: «Puta puta puta, te voy a partir en dos», и я ответила, что предпочла бы этого не понимать, на что он возразил, что я, конечно же, понимаю, ведь такое понятно всем, даже тем, кто не знает испанского, потому что входит в своего рода грязный праязык сексуальных отношений.)

Ну, бог с ним. Через несколько минут я поднялась и повернулась к нему. Марко уселся в кресло, скрестив ноги. Я уставилась на него, а он уставился на меня. В комнате было жарко и в воздухе стоял запах секса. Я открыла окно. Марко Девоти встал, пошел в ванную и принес бумагу.

– Не рассказывай Ламасу, – сказал он. – А то он ушлет меня отсюда.

Марко аккуратно вытер меня и потом отвел в душ. Он мыл меня медленно и осторожно, как фарфоровую вазу, о которой он упоминал в начале разговора. После он принес лежавшую на стуле одежду и одел меня, вещь за вещью. Наконец я оказалась перед ним, снова одетая, как будто ни одна вещь с меня не снималась. Марко вернулся в кресло и закурил, держа сигарету пальцами, которые больше не дрожали.

– Я всегда мечтал поиметь кого-нибудь из твоего класса вот так, – сообщил он без единой запинки и заикания. – Должен сказать, это превзошло все мои ожидания.

Мы встречались в моей комнате еще несколько дней, и все всегда происходило перед большим зеркалом. Иногда мы погружались в своего рода транс, который мог продолжаться несколько часов, и все это время мы не отводили взгляд от нашего отражения. Мы очень редко смотрели друг другу прямо в глаза. Иногда мы оба закрывали глаза на несколько минут, как будто партнер или комната сама по себе не имели никакого значения. По прошествии времени я иногда задаюсь вопросом, не эти ли моменты были самыми яркими и лучше всего мне запомнившимися.

Однажды утром Макс Ламас неодобрительно оглядел нас за завтраком, и в тот же вечер сообщил, что больше не нуждается в помощнике. Марко Девоти мог ехать домой. Казалось, Девоти ждал этого момента, как будто знал, что это случится, потому что на следующий день он без возражений собрал сумку, и один из слуг вывел из гаража автомобиль. Мы все стояли в дверях и смотрели на Марко. Прежде чем он сел в машину, он обернулся, помахал мне рукой, и я заметила, что его мизинец согнут чуть больше остальных пальцев, как будто его было трудно выпрямить до конца. Когда наши взгляды встретились, я поняла о Марко Девоти одну вещь. Я поняла, несмотря на свой юный возраст и явную неопытность в отношении мужчин, что Марко Девоти относится к числу людей, которые, так сказать, не умеют любить, не любя. Я поняла, стоя там, что за дни, проведенные у нас, он приобрел рану. Эта мысль воодушевляла. Во всяком случае, пока я не увидела, как машина исчезает за облаком пыли. Пока пыль медленно оседала на дорогу, меня начало грызть беспокойство. Я подумала, что Марко Девоти может принадлежать к типу мужчин, с которыми женщина никогда не сможет быть по-настоящему вместе. Они в совершенстве владеют языком тела, но никогда не смогли бы говорить на нем с всего одним человеком. Такие мужчины являются одновременно бичом и загадкой для женского пола. И идя в тот вечер спать, я точно знала: Марко Девоти будет куда более глубокой раной для меня, чем я могу надеяться когда-либо стать для него.

* * *

Марко покинул нас почти через месяц после публикации статьи в «Стампе». Но Макс Ламас, казалось, даже не думает возвращаться домой, наоборот. Он сказал, что впервые за долгое время чувствует себя очень хорошо. И портрет начал расширяться. По чуть-чуть, понемногу, но движение вперед было постоянным. Чем больше он видел, тем больше он хотел писать. Он писал каждый день, не мог остановиться, и просыпаясь по утрам, чувствовал, как предложения и образы теснятся у него в мозгу. Когда он сказал это, воздух вокруг бабушки словно расцвел от счастья. Слуги скептически смотрели на ее улыбку. Но Ламас и бабушка продолжали болтать, и было слышно, что они обсуждают все подряд от падения римского государства до плесени в римских зданиях семнадцатого века и каденций на итальянском языке в некоторых операх, написанных немецкоязычными композиторами. И потом