Через пару часов он сделал перерыв.

Когда он снова подходил к столу, в дверь позвонили. Была уже почти полночь, и он улыбнулся, идя открывать. Йенс, подумал он.

Но это оказался не Йенс.

Когда прибыла «скорая», у Симона еще прощупывался пульс, но когда санитары укладывали тело на носилки, Хуртиг понял, что все кончено.

Симон скончался в машине «скорой помощи». В это время Хуртиг, Шварц и Олунд сидели в патрульной машине перед «Макдоналдсом» на Фолькунгагатан.

О том, что произошло на крыше, знал только Шварц; он сказал, что Симон спрыгнул.

– Побудешь отстраненным от должности, пока дело рассматривают.

Хуртиг отказался на время от своих идеологических принципов и последовал за коллегами в «Макдоналдс». Чашка кофе, яблочный пирог – и они просидели еще два часа. Потом на машине домой и еще два часа в постели без сна.

Ночь будет долгой.

В ту минуту, когда он наконец задремал, на другом конце города состоялась встреча трех родственников – первая за десять лет.

На Хольгере Сандстрёме был темно-синий галстук, когда он вместе с Йенсом Хуртигом явился на опознание тела своего сына.

Иво знал, что Хуртиг ненавидит эту часть полицейской работы и наверняка попросил бы кого-нибудь заменить его, если бы все не обернулось так скверно. Хуртиг был рядом с Симоном Сандстрёмом, когда тот встретил смерть, пролетев больше десяти метров. Об асфальт Фолькунгагатан больно ударяться даже живым, подумал Иво, приветствуя гостей молчаливым кивком.

Если Хольгер Сандстрём и был взволнован, он хорошо это скрывал.

– Мы еще не знаем точно, – сказал Хуртиг, – но, судя по всему, он скончался от ран.

Краем рта Хольгер Сандстрём улыбнулся – еле заметно, но улыбнулся.

– Вот как? – скучливо спросил он. – Печально, но я не удивлен. Я его знаю.

Иво ждал какой угодно реакции, только не улыбки. Впрочем, он не психолог; может быть, эта улыбка – вроде самозащиты. Что-то ведь Хольгер должен чувствовать к своему сыну.

– Мы предоставляем кризисную помощь, если вам или кому-то в вашей семье она понадобится, – сказал Хуртиг. – Можем даже пригласить священника.

Но Хольгер Сандстрём только покачал головой и жестом отказался.

– Я справлюсь. Я всегда справлялся. Давайте покончим с этим как можно быстрее.

Иво прошел в морозильный зал, выкатил оттуда носилки с Симоном Сандстрёмом, покрытым белой простыней, и поставил их посреди помещения. Хольгер встал рядом с ними, и только теперь Иво увидел, что он не вполне невозмутим. Во взгляде была скорбь, он ссутулился. Скривился, словно от боли.

Когда Иво отвел простыню и обнажил мертвого мальчика, ему показалось, что у Хольгера сейчас разорвется сердце.

Хольгер Сандстрём дернулся и стал пепельно-серым.

– Вы что, смеетесь? – выдохнул он наконец. – Это не Эйстейн. Это Симон Карлгрен. Сын Вильгельма.

Я видел, как это случилось. Я видел, как умерла наша младшая сестра.

Они врали.

Шестнадцать лет я думал, что она умерла.

Шестнадцать лет я верил, что мой брат заукачивал ее до смерти.

Они врали нам, и больше всех врал мой отец.

Помню его стоящим у алтаря в приходском доме. Вижу его лживое самодовольное лицо, слышу усыпляющий голос: воплощение банальности. Потом вызываю в памяти, как он пах тогда и как пахнет до сих пор. Старостью. Вроде талька, плохого желудка и гормональных нарушений.

Старых больных животных умерщвляют, а ведь человек тоже животное.

Наконец я вижу его голое жирное тело рядом с маминым худым, съежившимся.

Мой папаша свинья, настоящий Грегориус[20], и сначала я хотел отравить его, как доктор Глас – того пастора в книге Яльмара Сёдерберга.

Я храню бутылку с ядом в холодильнике, и за стеклом сейчас дремлет сила, злая и полная ненависти.

Враг человека и всего живущего.

Организовать дело несложно. Требуется лишь несколько капель берлинской лазури и еще пары жидкостей, получить которые можно без труда. Когда краска нагреется до определенной температуры, произойдет высвобождение синильной кислоты, и результатом станет прозрачный экстракт, более или менее свободный от характерного запаха горького миндаля. Он растворяется в воде всего за пару секунд, а смерть наступает в течение часа.

Но бутылка с ядом больше не предназначается папе. Мы найдем ей другое применение, и это – идея моего брата. Он уже продумал, как будет выглядеть конец.

Я вхожу к Ванье. Она крепко спит на матрасе в противоположном углу.

Для меня ненавидеть какого-то человека – значит жаждать нанести ему вред, но я еще не чувствую презрения к ней. Может быть, потом оно придет.

А может – нет.

Мой младший брат, напротив, все еще ненавидит ее.

Быть разорванной выбором, думаю я. Разве не она сама это написала?

Она ведь внятно сказала, как именно хочет умереть.

На мосту между надеждой и отчаянием.

Хуртиг, совершенно сбитый с толку, попрощался с Сандстрёмом на парковке перед патологоанатомическим отделением и сел в машину. Ему сложно было осознать тот факт, что за последние сутки Хольгер ни разу не упомянул об Эйстейне, а еще того меньше он сам упоминал о Симоне.

Он посидел в машине, не заводя ее.

Так значит, брат Ваньи – Эйстейн.

Еще Хольгер сказал, что фамилия Симона – Карлгрен, что семейство Карлгрен давно дружит с семейством Сандстрём и что они познакомились в маленьком поселке Витваттнет в Емтланде. Родители Симона живут сейчас в Витваттнете постоянно. Хольгер не знал, что Эйстейн разрешил Симону жить в квартире, как не знал и того, где сейчас обретается Эйстейн.