Хуртиг сделал четыре телефонных звонка.

Первый – по телефонному номеру, зарегистрированному на Эйстейна Сандстрёма.

Номер не обслуживался.

Потом Хуртиг позвонил Олунду и попросил его выяснить, где прописан Эйстейн, после чего объявить его в розыск. К тому же надо было сообщить о смерти сына родителям Симона. Семье, которой суждено через несколько часов пережить самый страшный кошмар всех родителей.

Это противоречащее природе «пережить своего ребенка».

Третий разговор состоялся с Эмилией Свенссон; Хуртиг попросил ее встретить двух техников в квартире на Фолькунгагатан.

Четвертый и последний звонок был Исааку и касался Ингу.

Хуртиг непременно должен рассказать Исааку, что Ингмара Густафсона убили, что он не покончил с собой. Не то чтобы он жаждал сообщить эту новость, но это надо было сделать.

Исаак ответил; он радостно сообщил, что только что закончил встречу в «БХ» – баре художников на Смоландсгатан.

Хуртиг поколебался – не повременить ли с новостью, но тогда придется мучиться целый день, а ему надо сконцентрироваться на другом.

На Эйстейне.

– У меня есть кое-что об Ингу.

Когда Хуртиг закончил, в трубке стало тихо. Не плачь, ну пожалуйста, подумал он.

– Я еще не успел смириться с тем, что он покончил с собой. – Исаак не заплакал, но голос у него дрожал. – Но с чего вы так уверены, что его убили?

– Я не могу углубляться в детали, а ты обещай, что никому не проболтаешься.

Исаак снова помолчал.

– Нет, конечно. Честное слово, – сказал он погодя. – Но я думал – как это странно. Ингу совсем не из тех, кто может покончить с собой. Ему нравилось жить. Нравилось…

Он все-таки заплакал.

– Да?

– …лежать на песке и слушать, как пощелкивает на руках, когда с кожи высыхает соленая морская вода.

Трудно было ответить что-нибудь на такие слова.

Всю дорогу до библиотеки она прошла пешком, наслаждаясь солнцем – оно теперь не так грело и через несколько недель превратится в зимнее солнце, которое лишь режет глаза.

Рабочий день прошел в сизифовом труде: прием книг из больших издательств, каталогизирование и индексирование тематических слов, что в течение трех часов перемежалось с ответами на телефонные звонки.

Под конец Айман подбирала книги, заказанные по межбиблиотечному абонементу; ставя их на полку для зарезервированных книг, она с интересом читала заглавия.

Несколько книг по древнескандинавской религии, «Тошнота» Сартра и том из собрания сочинений Томаса Де Квинси.

Заказчик появился в половине второго и оказался просто копией ее соседа.

Чуть старше двадцати, длинные черные волосы, вокруг глаз – разводы от карандаша. Рваные черные джинсы, футболка с названием какой-то группы и тесная кожаная куртка.

Айман выложила книги на стойку и зарегистрировала их.

– Интересный выбор, – заметила она. – Я читала все. Кроме Томаса Де Квинси.

– Вы много читаете?

– Не так много, как думают иные наши читатели, – сказала она, знакомая с представлением о том, будто она и ее коллеги проглотили все собрание библиотеки.

– Тогда, я думаю, вам стоит прочитать вот это. – Юноша протянул ей Де Квинси.

Айман улыбнулась молодому человеку, сказала «спасибо» и пообещала прочесть сразу же. Если они еще раз увидятся, она поделится своим мнением.

Молодой человек ничего не сказал, забрал книги и ушел.

В книге, которую Айман держала в руках, содержалось эссе под названием «Убийство как одно из изящных искусств».

Хуртиг прибыл в квартиру на Фолькунгагатан в начале пятого, через пару минут после техников, а спустя еще четверть часа он сидел на диване в гостиной, пока Эмилия Свенссон с коллегами прочесывали кухню.

На столе перед Хуртигом лежали кое-какие находки.

Рукопись страниц на тридцать, озаглавленная «Папа», еще два пакетика с белым порошком и толстая тетрадь с текстами песен.

Хуртиг предположил, что пакетики могут содержать какой-то наркотик, а сосредоточиться решил на текстах.

Прочитав всего две страницы, он понял, что Симон Карлгрен мог бы стать писателем.

«Папа» оказалась полной оскорбительных ругательств рукописью об отце Симона, и Хуртиг порадовался, что у него такой отец, какой есть. Если то, о чем он сейчас читал, было правдой, то за физическое и психическое насилие, которым Вильгельм Карлгрен подвергал свою семью, его следовало наказать по закону. За свои деяния он заслужил нескольких лет тюрьмы.

Тетрадь со стихами была совсем другой. Во всех них речь шла, по-видимому, о насилии над самим собой, и Хуртиг узнал некоторые формулировки со страниц, обнаруженных в желудке девочки из Салема.

«Vixi», прочитал он на разлинованной, исписанной от руки бумаге. Другой фрагмент состоял из трех слов, повторяющихся сотни раз: «Идите к чёрту».

Никаких восклицательных знаков в конце предложения – только точка, словно это грубая констатация, а не брошенное кем-то в сердцах ругательство.

В комнату вошла Эмилия Свенссон.

– Вот это мы нашли в мусорном ведре, – и она протянула Хуртигу смятую бумажку.

«Спасибо, что помогли мне найти Бегемота. Ваша соседка Айман».

Хуртиг прочитал записку дважды, после чего поднялся с дивана и вышел из квартиры на внешний балкон-коридор. «А. Черникова», значилось на соседней двери.

Он несколько раз позвонил, но никто не открыл, и он заглянул в окно. Кухня, такая же опрятная, как у Симона.

Просто невероятно, подумал он и вернулся в квартиру.

Айман и Симон. Кассеты Айман – и погибший молодым мессия, проповедник самоубийства, при помощи самоубийств распространявший свою благую весть. Неужели они были знакомы друг с другом?

На этот раз Эмилия Свенссон вошла с окровавленным бинтом в руках.

Хуртиг видел такой всего пару дней назад. На берегу возле Глимминге Плантеринг, недалеко от убитого мужчины.

– Как быстро вы сможете сделать предварительный анализ? – спросил Хуртиг и попросил ее связаться с комиссаром Гулльбергом из Сконе, чтобы сравнить бинт с бинтами, найденными на берегу.

– К утру, – ответила Эмилия. – Если займусь им сегодня вечером.

Хуртиг вернулся к текстам Симона.

В самом низу стопки он обнаружил лист, который сильно отличался от остальных. Текст на нем был напечатан на старой доброй пищущей машинке.