Въехав в сад, экипаж покатил по небольшой аллее. Кучер остановил его невдалеке от дома Гёте. Остаток пути до маленькой входной двери Бейль и Сен-Жюльен прошли пешком. Поднявшись по ступеням, они прочли на лежавшем перед дверью коврике латинскую надпись: «Salve»[10]. Посетителей встретил слуга. Он провел их в комнату, похожую на гостиную. Она располагалась в конце анфилады из трех комнат вдоль выходящего в сад фасада. Там их и ждал Гете.

Франсуа внимательно посмотрел на него. Он встречался с Наполеоном, думал Бейль, самым великим человеком своего времени. А ему, Бейлю, повезло познакомиться с обоими! Гёте оказался высокого роста, почти вровень с ним, около шести футов, широк в плечах, величественное тело немного полновато, ноги в белых чулках довольно короткие. Бейль вглядывался в лицо Гёте, пока тот протягивал ему руку. Оно было овальным, довольно длинным, с крупным мясистым Носом, карими глазами навыкате и длинными тонкими губами. Его седеющая шевелюра оставалась пышной, но уже обнажала лоб.

— Рад видеть вас в моем скромном доме, господин генерал, — сказал он по-французски, но с заметной немецкой интонацией. — Для меня честь принимать человека, взявшего в плен великого фельдмаршала Кутузова!

«Да уж, теперь от этой легенды мне не отделаться!» — подумал Бейль и ответил:

— Я благодарен вашему превосходительству, предоставившему мне этот случай с вами познакомиться: вся Европа восхищается вашими произведениями и вашим гением.

— Никакого «превосходительства», умоляю вас! — возразил Гёте. — Полагаю, это слово уже не используется в вашем языке.

— Не совсем так, но оно употребляется очень осторожно, по мере необходимости, — отвечал Бейль, пока Гёте знаком приглашал его сесть.

Все трое уселись на прочные стулья с прямой спинкой, без позолоты. Бейль осмотрел несколько пейзажей, украшавших стены. Гёте, проследив за его взглядом, сказал ему с улыбкой:

— Их нарисовал я, но это явно не лучшая часть того, что я создал! У меня никогда лучше не получалось, даже в Италии!

Помолчав, он продолжил:

— Французский посланник говорил мне, что вас интересует адресованная Европе «мирная декларация» императора Наполеона. Что бы вы хотели от меня узнать на сей счет?

— Мне хотелось бы знать, как вы сами, учитывая ваш опыт государственного деятеля и ваши представления об истории, оцениваете содержание этой декларации. А также, если позволите, — почему вы решили поддержать ее морально?

— Попробую ответить вам как можно лучше, но это трудные вопросы. Отвечу на них в том порядке, в каком вы их задали. Прежде всего, скажу о содержании декларации: в первую очередь оно выражает разочарование Наполеона результатами, к которым приводят военные действия. Он несравненный военачальник, истинный гений этого дела. Остальные — ни Мориц Саксонский, ни Валленштейн, ни русские — до него не дотягивают. Ему пришлось иметь дело с пятью или шестью коалициями: я даже не знаю, сколько их было! Он их все победил, но у этой гидры отрастали новые головы, и уже на следующий год они снова появлялись. Он побывал во всех концах Европы, от Булони до Аустерлица и, следовательно, Вены, от Вены до Балтийского моря, после Ваграма. Сообщу вам любопытную подробность: каждый раз ему приходилось спать в постели монархов, которых он побеждал, и в Шёнбруннском дворце, и в Кремле! Знаменитое слово «Аустерлиц» — название не места битвы, а дворца, гденакануне сражения останавливались два императора, Австрии и России, и где Наполеону пришлось ночевать после своей победы! Однако, несмотря на все эти успехи, эти переезды из страны в страну, Наполеон не особенно изменил положение вещей. Он сталкивался с теми же самыми неприятелями — сначала выбитыми из седла, а потом — снова оказывающимися в седле, куда их сажала вездесущая и неустанно сорившая деньгами рука Англии. Благодаря своему недюжинному уму Наполеон понял, что самые блистательные военные походы почти не изменили естественное состояние общества и следует прибегнуть к другим средствам. Именно поэтому ему и пришлось выбрать мир, основанный на поддержке людей. Нельзя не заметить огромной популярности Наполеона, которая уже распространяется по всей Европе. Теперь перехожу к вашему второму вопросу — почему он выбрал именно меня, чтобы поддержать эту декларацию. Знаете, что он попросил меня лично обратиться ко всем правителям Европы?

Франсуа Бейль внимательно следил за тем, как менялось выражение лица Гете, пока тот говорил. Он ждал, когда на его лице отразится тщеславие, которого, как говорил ему кузен, Гёте совсем не чужд. Однако ничего подобного не происходило. Гёте говорил с видом некоего отрешенного превосходства, которое подчеркивало силу его мысли.

— Я согласился на его предложение, — продолжал он, — потому что во время беседы мог заметить, что благодаря своему недюжинному уму Наполеон понял: не будет заслуживать доверия мирная декларация, автором которой стал величайший полководец всех времен. Ее истолкуют как простую уловку. Нет, ее должны обнародовать совсем другие люди — мыслители, близкие традициям всемирного исторического сознания. Для этого он и соблаговолил выбрать меня, и если я согласился, то потому, что это не только удачная возможность, но и необходимость!

Немецкий акцент Гёте усиливался по мере того, как он говорил, пытаясь чеканить фразы. Он откинул голову назад и, как показалось Бейлю, немного заважничал. Помолчав, Гёте заговорил снова:

— Если у вас есть еще минутка, то мне бы хотелось рассказать вам об императоре.

— Буду очень рад.

— Это удивительный, дивный человек. По-немецки мы используем слово, которое подходит здесь лучше, — wunderbar, «чудный», его корень wunder указывает на явление чуда. Он всегда остается собой, Всегда тот же самый — и перед битвой, и после нее, и после победы, и после поражения. Он всегда уверен в себе и четко знает, что ему нужно делать! Он владеет миром, как Бетховен — своим фортепьяно! Его жизнь — путь полубога. Это один из самых успешных людей, которые когда-либо жили на свете. Когда говорят, что он — человек из гранита, это в равной степени и прежде всего относится к его телу! Он мало спит, мало ест — и при этом его умственная деятельность всегда поражает своей активностью! Он очень мало меняется. Вы знаете, между нами ровно двадцать лет разницы: я родился в августе 1749 года, а он — 15 августа 1769 года! Последний раз я его видел в Эрфурте, уже четыре года тому назад. Это было в октябре. Потом он отправился на придворный бал в Веймаре, где тогда попросил меня, как попросил и на этой неделе, приехать в Париж и написать трагедию о Цезаре. А через десять дней наградил меня орденом Почетного легиона. За четыре года он внешне почти не изменился. Что до меня, то я стал немного приземистым, на десять сантиметров ниже. Мне показалось, он немного потолстел. Лицо у него теперь белее. Я так и не написал трагедию о Цезаре, зато он сам стал величественным, как римский император! И еще одно замечание, которое наверняка вас заинтересует: сейчас он по-новому применяет свою знаменитую формулу: «Место таланту!» Я заметил, что у него особый талант подбирать людей и он умеет определять знающих людей на их место — в той области, которая подходит им как нельзя лучше! Именно поэтому во всех его великих начинаниях люди помогали ему, как, может быть, никому другому. Так что для вас, генерал, то, что он проявил к вам особое расположение, — хороший знак.