– Она мне нравится. – Отрезав ломтик ветчины, Майк положил готовый сандвич на картонную тарелку. – Подумаешь, событие…

– Она пишет книгу о наших родителях. – Мэг схватила брата за руку, чтобы обратил на нее внимание. – Она выставит нас всех в дурном свете.

– Мэдди говорит, что у нее другая цель. Она вовсе не собирается выставлять кого-то в дурном свете.

– Но она копается в грязи, чтобы заработать на наших страданиях и боли! – закричала Мэг.

Майк заглянул в зеленую глубину ее глаз.

– В отличие от тебя, сестра, я не живу прошлым.

Мэг разжала руку, сжимавшую его запястье.

– Ты просто предпочитаешь не думать о прошлом, как будто ничего не случилось.

Майк впился зубами в сандвич. Прожевав, сказал:

– Я помню, что случилось, но в отличие от тебя не проживаю с прошлым каждый день.

– Я тоже не живу прошлым каждый день.

Проглотив еще кусок сандвича, Майк взял бутылку темного пива.

– Пусть не каждый день. Но всякий раз, когда мне начинает казаться, что твои слезы закончились, что-то происходит и ты опять плачешь словно десятилетняя девочка. – Он снова взял сандвич. – А я предпочитаю жить своей жизнью, причем – в настоящем, Мэг.

– Неужели ты думаешь, будто я не хочу, чтобы ты жил своей жизнью? Хочу, Майк. Я хочу, чтобы ты кого-нибудь нашел. Ты же знаешь, что я очень этого хочу. Но только не Мэдди!

– Но ты же говорила… – Разговор с сестрой начинал ему надоедать. А Мэдди ему нравилась. Ему нравилось в ней все, и он собирался видеться с ней и дальше.

– Я только хотела ей сказать, что наша мать не была сумасшедшей, вот и все.

Майк сделал глоток пива, потом поставил бутылку на стол.

– Мама была явно не в себе.

– Нет! – Покачав головой, Мэг схватила брата за плечи и развернула лицом к себе. – Не говори так!

– А по какой же тогда причине она могла сначала застрелить двоих, а потом и себя? Почему оставила сиротами своих детей?

– Она не собиралась этого делать.

– Это ты так говоришь, а наша мать… Если она хотела только попугать их, то зачем тогда зарядила револьвер?

Мэг уронила руки.

– Ох, не знаю…

Майк положил сандвич обратно на тарелку и встал.

– Ты когда-нибудь задумывалась над тем, вспомнила ли она о нас?

– Она помнила о нас!

– Тогда почему, Мэг? Почему убить папу и себя было для нее важнее, чем ее дети?

Мэг отвернулась.

– Майк, она нас любила. Ты забыл все хорошее. Помнишь только плохое. Мама любила нас. Она и папу любила.

Память отнюдь не подводила Майка. Он помнил и хорошее, и плохое.

– Я никогда не говорил, что она нас не любила. Просто любила недостаточно. Мне так кажется. Ты можешь защищать ее следующие двадцать девять лет, но я никогда не пойму, почему единственным выходом оказалось убийство отца и себя заодно.

Мэг смотрела себе под ноги. Потом едва слышно сказала:

– Я не хотела, чтобы ты знал, однако… – Она посмотрела брату в глаза. – Папа собирался от нас уйти.

– Что?..

– Папа собирался нас бросить ради той официантки. – Мэг проглотила ком, подкативший к горлу. – Я слышала, как мама говорила об этом по телефону одной из подруг. Наверное, той, которая не спала с нашим отцом.

Значит, отец хотел оставить мать? Майк понимал, что должен что-то чувствовать. Гнев или ярость. Но он был совершенно спокоен.

– Она столько от него вытерпела… – продолжала Мэг. – И главное – унижение, ведь весь город знал о его похождениях. Да, он собирался бросить маму ради двадцатичетырехлетней официантки, и этого она принять не смогла. Она не могла допустить, чтобы он с нею так обошелся.

Майк пристально смотрел на сестру, зеленоглазую и черноволосую. Всегда защищавшую его – как и он ее. По крайней мере, они защищали друг друга как могли.

– Ты все эти годы знала об этом и ничего мне не говорила?

– Ты бы не понял.

– Чего тут непонятного? Я понимаю так: мать предпочла его убить, нежели позволить ему развестись с ней. И следовательно, она была больна… на голову.

– С головой у нее было в порядке! Просто ее вынудили зайти слишком далеко. Она его любила!

– Мэг, это не любовь! – Схватив свою бутылку пива, Майк шагнул к двери.

– Уж кто бы говорил… – вздохнула Мэг.

Слова сестры заставили его остановиться. Обернувшись, он пристально посмотрел на нее, а она тихо спросила:

– Майк, ты был хоть раз влюблен? Любил ли кого-нибудь настолько, что от одной мысли, что ты ее теряешь, скручивало бы узлом твои внутренности?

Майк вспомнил Мэдди. Ее улыбку и странноватый юмор. И еще – котенка с неординарными зубами, которого она взяла в дом, хотя признавалась, что ненавидит кошек.

– Я… не уверен. Но точно знаю одно: если я когда-нибудь действительно полюблю женщину, то ни за что не причиню ей зла. И уж тем более, черт подери, детям, которые у нас с ней будут. Пусть я не очень знаю, что такое любовь, но вот в этом точно не сомневаюсь.

– О, Майк, я… – Мэг подошла к нему. – Майк, прости. Мне не следовало это говорить.

Он шумно выдохнул:

– Ничего, Мэг… Забудь.

– Я желаю тебе самого лучшего, Майк. Хочу, чтобы ты женился и завел семью, потому что знаю: ты был бы хорошим мужем и отцом. Знаю, потому что вижу, как ты любишь меня и Трэвиса. – Она обняла брата и прижалась щекой к его плечу. – Но даже если ты никого не найдешь – у тебя всегда буду я.

Майк сглотнул судорожно; ему казалось, что он задыхается.

Мэдди сидела на диване, глядя невидящими глазами в темный экран телевизора. Снежок, мурлыкая, свернулась клубком у нее на коленях, но кошка не могла ее успокоить – в груди щемило так, что было больно дышать.

«Не иначе как заболеваю, – подумала Мэдди. – Не позвонить ли подругам? Может, спросить у них совета?»

Но Мэдди решила, что звонить не стоило. Ведь в их компании именно она была самой сильной, самой бесстрашной. Хотя теперь… Ох, она не чувствовала в себе ни сил, ни бесстрашия – совсем наоборот.

Мэдди Джонс испугалась! Впервые за много лет! Да, увы, не было смысла отрицать сей факт. Однако одолевавшее ее предчувствие было слишком пугающим. Все казалось куда страшнее, чем сидеть напротив серийного убийцы.

Ей всегда казалось, что влюбиться – это как со всего размаху врезаться в кирпичную стену. Вроде как идешь себе спокойно – и вдруг тебе дают под дых. И ты думаешь: вот оно, я влюбилась! Но с ней все вышло не так. Чувство подкралось исподтишка, прежде чем она успела дать ему название. Потребовалась одна улыбка и одно прикосновение. Один взгляд. Один поцелуй. Один розовый ошейник для кошки. Один укол в сердце и одно предвкушение, от которого захватывало дух, одно за другим, пока она не увязла так, что отрицать случившееся было нельзя. Нельзя было повернуть назад, нельзя было лгать самой себе.