многих государевых городах и уездах, но я подумал, что не помешает добавить этим документам авторитета решением собора епископов. Тем более, что уездная реформа шла туго.

Вернулись в Москву и второй раунд выборов митрополита начали, по моему предложению, с выступления «младших по званию», то есть новопоставленных иереев. И все трое высказались за Никулу, что стало неприятным сюрпризом для Евфимия. Следом за Никулу высказались епископы «московский партии» и на этом фоне к ним присоединился Илия Тверской, а Фотий и Симеон явно заколебались, оставив новгородца в одиночестве.

Скопом же, как известно, и батьку бить легче и Никулу, к моему облегчению, избрали консенсусом — Евфимий почуял, что буде он упрется, могут и с кафедры спихнуть.

На торжественном молебне по случаю обретения предстоятеля русской церкви я надел новую великокняжескую шапку, чем произвел едва ли не больший фурор. Прямо я ее нигде не называл «мономаховой», но вот за Ремеза или дьяка Андрея Ярлыка или Волка я бы не поручился. Самый верный способ убедить — не говорить напрямую, люди все сами придумают, останется только многозначительно молчать или возводить очи горе.

Вот в этой шапке, сверкая золотой филигранью и потея от меховой опушки (что поделать, тяжела шапка) я и прибыл на последнее заседание собора. Евфимий был благостен, составления он избежал, но вот что первым решением Николая, митрополита Киевского и всея Руси, будет создание Псковской епархии, не ожидал. И даже попытался помешать хиротонии Мефодия:

— Прямое умаление прав Новгорода еси! Не по старине, не по закону!

А когда его попытались утихомирить, вообще вышел из себя, обозвал всех «собором нечистивых» и заявил, что покидает Москву.

Ну и скатертью дорожка.

Глава 17. Устав соколиной охоты

Маша и я с детьми выбрались отдыхать на юг.

В Москве за лето я одурел от пыли, проникающей даже в загородный терем с разросшегося и ставшего слишком близким Яузского городка, и постоянной нервотрепки. То Збынек с Кассиодором какую нелепую фигню учудят, с травмами, пожаром и даже смертельными случаями (ну да, техника безопасности пишется кровью, да и развитие химии тоже) и приходится тратить время и средства на ликвидацию последствий. То в Устюжне запорют новую домницу, что снова выливается в расходы.

То уездная реформа забуксует, и приходится гнать аварийную бригаду дьяков выяснять, в чем там дело. Удельные княжата изо всех сил за свои привилегии держатся, не каждого удается на свою сторону перетянуть. Да и наместники тоже норовят все под себя подгрести, а мне нужны вольные города, где должна нарасти нормальная буржуазия.

То Дима снова требует денег, пороха, денег, пушек и снова денег — война с Польшей идет туго, хитрозадые ляхи от генерального сражения уклоняются, но кровь пускают исправно. Хорошо хоть Сеид-Ахмет с ним в союзе, можно не боятся за резервы, а гнать всех, кто против генеральной линии партии (то есть нас, дуумвиров), на запад — искать в поле себе чести, а князю славы. Шемяка тоже свою оппозицию высылает, но только в обратном направлении, ко мне, а я их сопроваживаю дальше — нам встречь солнцу идти надо, на Урал.

То Любек и Ко, отлично знающие, что они для нас единственный источник многих ништяков, прежде всего олова, ведут себя как обнаглевший монополист. А зажиревшие «золотые пояса» Новгорода встают в позу и фактически начинают играть на стороне Ганзы, компрадоры хреновы, несмотря на мои требования и Димины увещевания.

Еще весной я озверел и начал просто щемить новгородцев, отправив на север несколько ратей.

— Тебе, Александр Федорович, волости, что в совместном владении, от Пошехонья до Череповеси, от новгородцев забрать.

Бывший ярославский князь согласно покачал головой — задача не из сложных, тамошние места и так под рукой великого князя.

— Тебе, Федор Давыдович, главное дело — Торжок.

Федя Палецкий даже не почесался. Что герою Казани и Литовского похода какой-то торговый городишко?

— Тебе, Вышата — Бежецкий Верх забирать. Ну а тебе, Илюха, знакомым путем на полночь, Шенкурский посад да Колмогоры. Новгородцев, кого застанете, к присяге и крестному целованию приводить.

— А коли не согласны? — подал голос Ахмылов.

— Несогласных брать за приставы, буйных — в железа.

— А ратиться начнут? — Федька, как обычно, смотрел далеко и глубоко.

— Рати избегать, но коли иного выхода нет — бейте. Главное, чтобы у новгородцев никакой там торговли не было и духу!

И свои силы придвину еще, и псковичей на Порхов нацелю. Ну а коли совсем «золотые пояса» упрутся — придется Новгород воевать. Правда, есть еще надежда на шемякину партию, но готовиться надо к худшему.

В конце концов я взвыл и плюнул — сколько можно все самому разгребать? Вот и отправились мы на юг. Только не в самолете или скоростном поезде, а в здоровенной веренице возков, телег, в сопровождении сотни дворских, сокольничих и несметного числа слуг — чисто откочевка Орды.

И едем мы не в Крым или на Кавказ, а всего лишь на Оку, в гости к Машиному брату Владимиру Серпуховскому. Давно он зазывал к себе, соблазняя охотой, я вяло отбивался, но серпуховская семейка все-таки приперла меня к стене, пообещал.

А обещания надо исполнять. Тем более, когда сам хочешь удрать из столицы.

Только уж больно небыстрый процесс — то ли дело в оставшемся где-то далеко XXI веке, побросал вещи в чемодан, закинул в машину, из машины на ленту в аэропорту, каких-то пять часов — и ты отмокаешь в море. А если что забыл, на месте купить можно. Но тут буквально все, от шатров до ложек-вилок надо тащить с собой. Да, вилок, ввел я их покамест при своем дворе, но они уже потихоньку расползаются и дальше. Статусная вещь, «как у великого князя в застолье».

И сборы занимают не полчаса, а дня три — ну, если не плюнуть на все и не поехать одвуконь невеликим отрядцем — Волк, рынды, да малое число дворских. Все равно ведь дела не отпускают — по Оке новые разряды встают, вот ими и займемся, пока весь остальной обоз доедет.

— Четыре тысячи без двухсот поверстано и по Берегу испомещено, — конь Владимира Ярославича шагал бок о бок со Скалой.

Шурин, фактически командующий погранвойсками, встретил нас у Бовыкина села, верст за двадцать до своей столицы и всю оставшуюся дорогу вводил меня в курс дела.

— На пять разрядов, Брянский да Белевский, да Калужский да Серпуховской с Коломенским, поделены. Дальше по Оке рязанцы и касимовские стоят, за ними Григорий Протасьевич в