– Хорошо, – кивнул Андреев и, перестав смеяться, ласково улыбнулся, – Приятно, что есть такие феечки на свете и такие… – он перевел глаза на Ульяну, и ноздри его как-то хищно раздулись, – комиссары.

– Я комиссар? – удивилась Ульяна.

На самом деле сегодня, в белом нежном свитере, так подчеркивающем ее великолепную фигуру, на комиссара она была не очень похожа.

– Ну да… – задумчиво улыбнулся Андреев. – Хотите, я вам спою, пока не приехало такси? Здесь все-таки не Москва, в каждом дворе такси не прячется, через минуту не приедет. Ну что, спеть?

Мы переглянулись.

– Да, – хором ответили мы.

Только бы он не запел самую свою глупую песню, где рефреном повторяются три одинаковых слова, одно из которых – фамилия одиозного, богатейшего, нечистого на руку политика. Я знаю, что Андреев гордится этой песней, считает ее чуть ли не гимном левого движения… А мне она кажется глупой, мальчишеской и примитивной. Ведь он сам говорит – дело не в том, кто лично ворует. Дело в том, какой у нас строй. Это его собственные слова. При социализме тоже воровали. Только масштабы были другие. Завод не своруешь.

Андреев одним движением достал гитару, которая была, оказывается на кухне, за шторой, совсем городской белой шторой, с вышитыми светлыми цветами, спускавшейся до самого пола, как в спальне, уселся на табурет, долго разыгрывался, так долго, что я думала, он забыл, что хотел нам что-то спеть, просто решил побренчать, он же оригинал, Андреев… Но вот он взял внятный аккорд и запел старую, лирическую, не свою песню. Точнее, я не знаю, кто ее автор, не может ведь Андреев быть ее автором? Хотя… Ведь то, что для меня «старое», для Андреева – юность. Когда ему было столько, сколько мне сейчас, я еще не родилась. Мама встречалась с тем странным человеком, которого она решила полюбить на всю жизнь. Но не решила бы, не было бы меня. А песня на самом деле очень милая, мелодичная и… наивная. Песня о том, как однажды, солнечным утром, придет та, которую он всю жизнь ждет…

Я взглянула на Ульяну. На ее светлом, невозмутимом лице проступил еле видный румянец. И совершенно было непонятно, нравится ли ей песня. Мне понравилась, точнее, она мне всегда нравилась, и я спросила:

– Это ваша песня?

– Мы на «ты», феечка, – улыбнулся Андреев. – А песня… хм… – он хмыкнул и взял сложный аккорд. – Хорошая песня, правда? Жизненная. Такси приехало, – он кивнул на телефон Ульяны, на котором высветился номер.

Ульяна неожиданно протянула ему руку для прощания, как всегда делают мужчины и мальчики. Но они-то ладно! У них их дурацкое мужское братство, которое никак не мешает им ссориться, предавать друг друга, отбирать друг у друга заслуженные награды, капиталы и женщин. Но руки они до последнего друг другу жмут. Наверное, она стремилась подчеркнуть свою взрослость и независимость… Или принадлежность к феминистическому движению. Или же хотела ощутить его ладонь. Я и так знаю, что эта ладонь теплая, крепкая, надежная.

Я просто сказала: «До свидания», не уверенная, что это свидание еще состоится. Так все во мне было перевернуто, так все непонятно, так все теперь не на месте…

Андреев пожал руку Ульяне, очень сложно улыбаясь. Что-то он такое вложил в эту улыбку, что-то такое… Неожиданно подошел ко мне и чмокнул в щеку.

– Ты слишком все близко к сердцу принимаешь, феечка. Это хорошо. Тебе с этим трудно, но это хорошо. Я думал, что таких, как вы, девчонки, уже и нет. И рад, что вы появились на моем горизонте.

– Звучит как тост, – засмеялась Ульяна, – но мы пить сегодня больше не будем.

Не давая мне опомниться, она взяла меня под руку и поволокла из дома на улицу.

Давно мне надо было выйти на воздух. От свежего, чистейшего, холодного воздуха остатки хмеля выветрились сразу же.

Маня выбежала нас провожать до калитки вместе с Андреевым. Вышел и один из котов и сел на крыльце – как страж одинокого андреевского дома. Во дворе, когда мы вышли, зажегся свет, стало невероятно красиво, уютно – легкий снег, три или четыре фонаря, от которых был довольно яркий свет, черное небо со звездами, давно я не видела звезд, наверное, в Москве их теперь совсем не увидишь, особенно зимой, когда небо закрыто клубами дыма из теплоэлектроцентралей, так же, как и у нас…

Мы быстро доехали до станции и очень долго ждали электричку, которая почему-то не пришла в положенное время. Мне хотелось спросить у Ульяны самое главное – как она считает, нравится ли она Андрееву. И вернется ли к нему Лариска. Но я не стала ничего говорить и спрашивать. Есть вещи, которые не нужно произносить вслух. Они меняются, перестают быть тайной, как-то искажаются, когда о них говоришь. Для меня это как разговоры об интимной жизни. Мне кажется, неслучайно столько тысячелетий – всю известную нам, по крайней мере, историю человечества, – это тема была строжайше табуирована. Нельзя, вопреки тому, что советуют некоторые современные психологи, всему находить слово. Есть вещи, которые, выраженные в словах, теряют смысл, ценность, превращаются в свою противоположность. «Мысль, изреченная, есть ложь…» И не просто ложь. Некоторые изреченные мысли – кощунственны, некоторые преступны, ужасны, мерзки. Мысль, она и есть мысль. Пока не произнесли, пока не полетел тот воробышек, которого уже не поймаешь, не открестишься от сказанного, это мои личные тайники. Чего только там нет…

И это ведь касается не только самых интимных вопросов. Мне неприятно было бы сейчас с Ульяной обсуждать взаимоотношения Андреева с Лариской. Даже если мы невольно и в курсе этого. Немножко в курсе – видели фото, читали посты и интервью, краткие комментарии Андреева и «случайные» оговорки Лариски…

– Ты думаешь, та девушка, Тамара, с которой ты дружила… Она уйдет от мужа, когда родит ребенка, да? – вместо этого спросила я у Ульяны. Это меня тоже волновало. Я не могла предположить, что в нашей стране где-то существуют такие формы патриархата и семейной зависимости.

– Не знаю, – покачала головой Ульяна. – Как она тогда будет растить ребенка? Все от нее отвернутся.

Мне казалось, ей тоже нужно что-то у меня спросить, она пару раз начинала издалека, но так ничего толком и не спросила, была задумчивая и непривычно грустная, и пока мы стояли у перрона, и когда наконец сели в медленно подошедший поезд. Понятно, почему его так долго не было… Он никуда не спешил, как будто спрашивал нас: «Вы точно едете обратно? Ведь вам предложили остаться, что же вы уезжаете?» Это как во сне… Утром можно было встать и поздороваться с Андреевым, вместе с ним позавтракать… Как товарищи, ну и что…

Меня же просто разрывало от противоречивых чувств. Зря мы уехали, наверное… Зря я выпила водки… Почему он так долго смотрел мне в глаза?.. Или мне это все показалось? И еще. Мне неожиданно понравилась Ульяна. Точнее, она мне всегда была симпатична, но что-то очень мешало сближению. Даже тогда, когда я не знала, что мы влюблены в одного и того же человека. Но сегодня я как будто увидела другую Ульяну, немного растерянную, она так же, как и я, не знала, как себя вести в этом доме, где живет наш общий кумир. Не сотвори себе кумира… А что делать, если он сам себя сотворил у меня в голове и сердце? Сам поселился там и затмил мне весь свет. А я совсем ведь не хотела этого.