Я тоже выпила, сразу стала смеяться, потому что вид Андреева, жадно кусающего котлету, держащего эту котлету всей пятерней, был очень смешной. Смешно хлюпала морсом Ульяна, смешно оттопыривались карманы у Андреева, куда он натолкал всего, что влезло – телефон, подзарядка, белый провод, ключи… Уморительно смешно прыгала Маня, и ее длинные шелковистые уши болтались во все стороны, то и дело закрывая ей глаза. А Андреев еще взял и связал эти уши резинкой, объяснив, что ветеринар просит хоть раз в день так делать, для проветривания ее ушей, а то они у сеттеров неправильно проветриваются и болят…

У меня расстояние между попаданием спиртного в организм и состоянием невероятного счастья и веселья равно нулю. И интервал равен нулю. Только глотну вина или, как сейчас, водки – и всё! Я – самый счастливый и веселый человек. Я захохотала. Андреев от неожиданности чуть не подавился котлетой.

– Всё хорошо? – спросил он.

– Ага! – продолжала заливаться я. – Хо… ро… шо… – То, как звучал в ушах мой собственный голос, приводило меня в изумительное настроение. Ничего более смешного я не слышала раньше. – Ага… ага… ага… – на разные лады повторяла я со смехом.

– Тузик, ты чего? – негромко спросила меня Ульяна. – Надь, Надь… Тебе плохо?

– Мне хорошо!.. – хохотала я, напихивая полный рот котлетой. – М-м-м… котлета – просто… вообще… очень вкусно! Я еще съем!

– Осторожно, только… гм… не подавись… – пробормотал Андреев и подлил себе водки. – Тебе больше не надо, правда?

На секунду я перестала хохотать. Заставила себя остановиться, потому что никак от хохота не могла проглотить кусок. Я увидела серьезные глаза Ульяны, настороженную улыбку Андреева… Ой, как мне не понравилась эта улыбка, как не понравилась… Все равно было весело, но где-то глубоко-глубоко неприятно и тревожно затренькало: «Хватит, остановись, всё уже испортила…» Как мне не понравилась эта мысль. Я отмахнулась – от всех! От Андреева, который вдруг стал смотреть на меня неприязненно, – да-да, я видела, как он смотрит! От Ульяны, белой и пушистой, которая на фоне окна смотрелась как скульптура, древнегреческая, только одетая… Плечи ей зачем такие широкие? И вообще – зачем она здесь? Я отмахнулась от своих мыслей, которые стали подниматься холодной волной откуда-то из глубины меня, где было совсем не смешно, а плохо и одиноко. Я села на стул и заплакала.

Андреев засмеялся. Добрый человек, конечно, я всегда так и думала – добрый и сердечный… Слезы лились у меня рекой, стало нечем дышать. Я подняла голову, которую опустила низко-низко, почти касаясь колен. Ульяна зачем-то дала мне мокрое полотенце. Я приложила его ко всему лицу, как компресс. И так долго сидела, пока не почувствовала, как кто-то убирает мои руки от лица.

– Ну всё, – сказал Андреев. – Пришла в себя? Ты что? Первый раз водку попробовала? Надо было возрастной ценз для директоров поставить – двадцать один плюс.

– Мне двадцать один… – всхлипнула я.

– Ага, да, а мне – сто восемнадцать тогда, – засмеялся Андреев. – Так, давайте я вам вызову такси, и вы поедете, можно сразу до Москвы. Все равно уже стемнело, пешком до электрички точно не дойти. А то позже совсем страшно здесь будет ехать. Освещение ноль. Мне нельзя вас вести до электрички, я водки выпил.

– Я поговорить с вами хотела, – услышала я голос Ульяны.

– Да? Ну, говори. – Андреев вздохнул. – Садись, поговорим.

Не очень-то он любезно это сказал. Как бы странно я в тот момент себя не чувствовала, я услышала и то, что Ульяна опять говорит ему «вы», и то, что усталый Андреев вовсе не горел желанием с ней разговаривать. А со мной? Со мной, которая устроила вдруг маленькое и не очень приличное представление? Ну я же не упала, меня не стошнило, все в пределах нормы, кажется… Память не теряла, глупости не говорила… Просто смеялась… И потом плакала…

Я решила лучше пока молчать, потому что в голове моей гулко перекатывались какие-то разрозненные мысли, и толком принять участие в разговоре я не могла.

Я села в угол синего дивана, туда, где лежала Анина кукла, брать в руки куклу не стала, чуть подвинула только. И слушала, как Ульяна и Андреев мирно и на вид совершенно холодно и равнодушно беседуют. Ульяна рассказывала, как она вступила в какое-то молодежное феминистское движение, как она хотела бороться за освобождение женщин, за то, чтобы их насильно не выдавали замуж, не решали их судьбу (интересно, зачем ей это?), и как к ней тут же стали привязываться женщины нетрадиционной ориентации. Стали писать ей письма в Сети, до метро провожать, присылать фото и приглашать на прогулки, вдвоем, а то и в гости к себе…

Андреев хмыкнул:

– Понятное дело. Что, это популярно? Второй раз уже слышу о новых феминистках. Неужели вам не хватает прав? Мне кажется – куда уж больше.

– У меня подругу забрали из университета, потому что нашли ей хорошего жениха, Тамара не хотела замуж, но не решилась окончательно рассориться с родителями. Она сначала пряталась, ушла из общежития, у меня жила неделю, не ходила на занятия.

– А твои родители как к этому отнеслись?

– Я живу с мамой, – просто ответила Ульяна. – Мама сомневалась, правильно ли мы поступаем, но я ее убедила, и она с трудом согласилась, потом пыталась разговаривать с родителями Тамары, как-то уладить всё. А как это уладишь?

Мне хотелось спросить, кто эта подруга, не та ли девочка, с которой Ульяна дружила почти с первого дня, как мы поступили, я думала, что они вместе пришли на факультет, но потом узнала, что Ульяна – москвичка, а девочка – приезжая, то ли из Дагестана, то ли из Осетии… Очень оригинальной внешности – темноглазая, с длинными русыми волосами, правильным, не идеально красивым – из-за крупноватого, словно прижатого к лицу носа, – но привлекательным лицом.

Странно, Ульяна никогда не говорила, что живет только с мамой… Хотя я и не спрашивала, спросила только, кем работают родители, и она ответила, что оба когда-то окончили МАДИ, и все.

– А жених не мог подождать или жениться на ней, когда она учится? – спросил Андреев.

– Нет. Он из патриархальной и очень уважаемой семьи. Родители Тамары обрадовались, что можно породниться с ними. Но если в семье появляется невестка, она не может жить в другом городе, отдельно, это позор. А ждать четыре года он не хотел. И переезжать в Москву не хотел, у него там дома какой-то налаженный бизнес, общий, семейный. Ему показали Тамару, она ему понравилась, он решил жениться.

Да, мне кажется, ту девочку, с которой Ульяна вместе ходила и сидела, звали как раз Тамара. А потом она вроде куда-то пропала, я думала – болеет или передумала учиться. У нас так несколько человек передумали, все приезжие, не выдержали жизни в Москве, в общежитии, уехали домой еще до зимней сессии.

– И вот ее забрали из Университета, насильно выдали замуж, и все довольны, кроме нее. Отобрали у нее телефон, чтобы она зря душу себе не рвала и сразу привыкала к новой семье и новому образу жизни.

– Но ты же с ней как-то общаешься? – с любопытством уточнил Андреев, и я увидела опять мгновенно проснувшегося в нем журналиста.