Эмли нравилась ее работа. Она любила этот дом, где – во всяком случае, Бартелл на это надеялся – впервые обрела счастье. Другое дело, они оба знали, что скоро им придется отсюда съезжать. Они вроде бы и не вели жизнь беглецов, но, по сути, таковыми являлись. Они никогда не говорили об этом.

Выскользнув из боковой двери, Бартелл свернул в длинный извилистый переулок Синих Уток и пошел прочь от Старой стены. Люди постарше еще называли Линдо Оружейной, ибо прежде тут располагались кузницы императорских оружейников: мастера пользовались выгодами свежего северного ветра, почти беспрерывно свистевшего покатыми здешними улочками. Однако Город все разрастался, и кузницам настала пора переезжать на южные и восточные окраины Города – поближе к войскам, которые они снабжали.

Теперь в развалинах некогда богатых особняков Оружейной находили приют нищие старики. В Городе, ведущем бесконечную войну, отслужившим свое ветеранам ничто впереди особо не светило: нищета, подорванное здоровье… И как итог – старческое слабоумие. Здесь, в развалинах, было самое дно Города, прибежище героев былых битв, калек обоего пола, голод, скученность, паразиты. Даже за время своего краткого пребывания в сточных подземельях, гордо именовавшихся Чертогами, Бартелл не видел такой запущенности и отчаянной нищеты, как здесь, в Линдо.

Между бывшими особняками коптили небо развалюхи беднейшего рабочего люда: ремесленников, зачастую тщетно пытавшихся раздобыть сырье для своего ремесла, и прислуги, трудившейся в богатых домах Отаро и Джервейна. Целые скопища домишек, сколоченных из горбыля, жести и вообще из чего боги послали, то и дело передвигались с места на место, отчего менялись и лабиринты закоулков. Здесь очень легко было заблудиться, так что благоразумные люди этих мест избегали.

Двумя месяцами ранее весь этот муравейник поднялся и уплыл на водах потопа. Бартелл, пережидавший бурю с Эмли и Обтрепой в Стеклянном доме, видел, как их уносило. Он думал, лачуги исчезнут навсегда, но не тут-то было. Всего через пару дней выжившие вернулись и как ни в чем не бывало принялись строиться заново.

После того как наводнение привело к истреблению Приморской армии, положение Города стало бедственным. Дороги, по которым шло снабжение, оказались перекрыты, а запасы подходили к концу. Прожить честным трудом удавалось немногим, зато преступность расцвела пышным цветом. Законопослушным жителям Линдо приходилось идти на воровство, чтобы прокормить детей и самим не помереть с голоду. Всего четыре года назад этот квартал, скажем так, никому не рекомендовали бы для ночных прогулок. Сегодня здесь и днем стало небезопасно, поэтому Бартелл всегда имел при себе оружие. Вот и теперь он кутался в широкий плащ, позволявший держать руки свободными. Под плащом таились кожаные ножны с большим ножом, отточенным до бритвенной остроты. Ему уже приходилось пускать в ход этот нож. Идя переулком Синих Уток, он все время держал ладонь на рукояти…

Наконец он пересек Прощальную улицу, на выезде из Города переходившую в большую дорогу. Она отделяла Линдо от Бурманского конца. Тяжелые запахи красилен и боен, сопровождавшие его с момента выхода из дому, стали ослабевать. Бурманский конец был кварталом рынков, пекарен, зернохранилищ. Здесь за порядком присматривали крепкие ребята из домашней стражи знатных горожан, так что, по крайней мере, днем улицы оставались безопасными.

Бартелл направлялся к Народному рынку. Он почти каждый день сюда приходил. Миновал полупустые лотки; печальные старухи, каждая с жалкой горсткой кто кунжута, кто лещины, чуть не за руки его хватали, чтобы купил. Мальчишки из обедневших северных сел продавали мешочки с картошкой, прося за них хотя бы пент. Ни вина, ни мяса. Только виднелся загончик, где отчаявшийся животновод распродавал тощую скотину в желваках от укусов насекомых.

А еще Народный рынок являлся местом, где можно было разузнать что угодно. И не просто сплетни послушать, хотя, естественно, сплетен тоже хватало. По прошествии лет Бартелл научился судить о ходе военных действий по ценам на съестное. Так вот, сегодня рыбу здесь продавали исключительно речную. Значит, морской подвоз был по-прежнему перекрыт, либо военные забрали рыбачьи лодки ради какой-нибудь вылазки, обреченной на неудачу. Всяко-разно речь шла о капитальном разгроме с западной, приморской стороны Города. Зато было полным-полно специй. Это говорило о том, что дня два или три назад с далекого юго-запада прорвался корабль. Стало быть, военное несчастье, лишившее Город морской рыбы, произошло в последние день-два…

Такого рода сведения вызывали у бывшего полководца самый живой интерес. Бартелл не переставал тревожиться о судьбе Города, обложенного со всех сторон неприятелем, и об участи его войск. Он только не смел ни о чем спрашивать напрямую. С тех пор как восемь лет назад они с Эмли выбрались из Чертогов, он предпочитал не высовываться. Беднота Оружейной знала его как старика Барта, отца стекольщицы. Никто не интересовался, кто он такой и откуда. Кому и зачем обращать внимание на старика? Он был все равно что невидимка. И таковым собирался оставаться в дальнейшем.

Он купил два еще теплых хлебца. Цена оказалась выше обычной, значит зерно было все тяжелей добывать. Пекарню охраняли сторожа с дубинками. Проходя вдоль лотков, Бартелл отломил кусочек от хлебца, а второй спрятал под плащом. Купил по мешочку сушеных фиг и красного риса, потом начал торговаться с коренастым садовником из Гарамунда за корзинку зеленых яблок. Это был редкий и дорогой фрукт, но яблоки очень нравились Эм. Покончив с покупками, он подозвал уличного мальчишку, вручил ему пент и велел все отнести в Стеклянный дом, пообещав, что по прибытии Обтрепа выдаст ему еще столько же.

Мальчишка зажал корзинку под мышкой и убежал, прижимая остальное к тощей груди. Бартелл нисколько не сомневался, что по дороге тот съест пару яблочек. Ну и пусть. У Бартелла не было недостатка в деньгах, хотя он изо всех сил это скрывал.

Он вновь подумал о предстоящем визите к купцу и нахмурился. Сегодня утром он говорил от чистого сердца. Эм в самом деле нужно почтить заказчика своим посещением, а ему самому – ее сопровождать. Он гордился своей приемной дочерью и желал ее таланту признания. Так дело пойдет, и лет через десять, а то и через пять она для императорского дворца витражи делать начнет. Он ей это в открытую говорил. Не упоминал только, что к тому времени его с нею уже не будет. Даже если будет жив, к Алому дворцу он уж точно близко не подойдет…

Тому, что ее талант следовало как можно скорее показать влиятельным людям, имелась другая причина, гораздо более весомая. Насколько она сама могла судить, ей было уже пятнадцать. Может, даже шестнадцать. Ей требовался могущественный покровитель, чтобы в армию не забрали. Толстый виноторговец таким человеком, естественно, не был, но, глядишь, с его подачи и более существенные связи удастся завести…

Купец, во всяком случае, никаких опасений не внушал. Доброжелательный малый, не страдающий от избытка ума. Бартелла больше беспокоил его сын – довольно противный, неискренний юнец со злыми глазами. Бартелл с первого же взгляда его невзлюбил. Наверное, отчасти из-за того, что парню его возраста полагалось бы в войске служить, а не дома у папаши за столом скатерти протирать. Он сам это понимал. А вот то, как мальчишка за ним наблюдал, внушало уже более серьезную настороженность. Узнать его сопляк, конечно, не мог. Он еще в пеленках лежал, когда Бартелл водил в бой армии на севере и востоке. Даже портретов с того времени не сохранилось, насколько ему было известно. И все равно хозяйский сынок вызывал нешуточное беспокойство. Хоть бы его дома не оказалось, когда витраж на место будут ставить!