Помимо песцов, на острове Беринга обитает еще несколько видов млекопитающих, вольно или невольно завезенных людьми. Самый заметный среди них – северные олени, которых специально заселили на остров для пропитания местных жителей. По долинам рек живут американские норки, предки которых много лет назад сбежали со зверофермы. А самые неприятные поселенцы – это два вида грызунов: красная полевка и вездесущая серая крыса. Крысы удивительным образом расселились по всему острову и встречаются даже в отдаленных бухтах, включая Полуденную. В разбросанных по острову домиках они портят и растаскивают припасы, гадят, шумят и создают массу неудобств двуногим сожителям. Как и на материке, самое действенное средство от крыс – это кошка. Со временем своя кошка появилась и у нас.

Ямаха была настоящей алеутской кошкой с тяжелым детством. Известные нам события ее жизни начались с того, что алеуты нашли ее на свалке. Свалка в Никольском находится в паре километров от села, прямо в тундре, – весь мусор туда просто привозят и бросают. В самом селе помоек нет (ну, то есть по замыслу нет – на самом-то деле мусора там повсюду разбросано немало), а отходы пару раз в неделю собирает специальный трактор – он медленно ездит между домами и сигналит, и все, кто успел, выбегают из подъездов с мешками мусора и бросают в кузов. Кто не успел – ждут следующего раза или вывозят мусор на свалку самостоятельно.

Ну так вот, приехав в очередной раз на свалку, местный алеут обнаружил там истошно орущего совсем еще маленького черного котенка (способность истошно орать, не прерываясь, на протяжении многих часов, которая спасла Ямахе жизнь, оставалась ее характерной чертой долгие годы). Он отвез котенка на пирс, где команда алеутов как раз трудилась над приведением в божеский вид небольшого металлического катера под названием «Везучий» (в народе «Везунчик»). Там кошечку подкармливали прошлогодней соленой горбушей, но потом «Везунчик» спустили на воду, и она перебралась из алеутского сарая под вагончик, принадлежащий Леониду Палычу – капитану никольской баржи. Леня, сын Палыча, и предложил нам котенка в какой-то очередной наш приезд в Никольское. У нас в домике в Полуденной тогда как раз хозяйничала крыса, так что кошка была нам очень нужна, пусть даже сама она размером была тогда не сильно крупнее крысы. Мы посадили орущего котенка в кабину катера и выдали ему кусок сырого гольца, пойманного несколько дней назад, который возили с собой в качестве наживки на случай морской рыбалки. Истошное мяуканье тут же сменилось утробным урчанием, напоминающим рычание уменьшенного в сто раз тигра. Тщедушный котенок вцепился в гольца и начал его жевать, всасывая куски внутрь себя и не разжимая при этом зубов, чтобы рыбу ненароком не отняли. Всю обратную дорогу психическое состояние заморыша колебалось между паникой от пребывания в страшной, незнакомой грохочущей и качающейся кабине и сосредоточенностью на том, чтобы сожрать гольца, не выпуская его изо рта. Когда мы наконец приехали в Полуденную и отнесли кошечку в дом, она сразу же заснула, обессиленная, свернувшись калачиком на чьем-то спальнике.

Свою основную функцию кошка выполнила мгновенно и на 100 процентов – крысу мы больше не видели и не слышали, она то ли ушла в тундру, то ли повесилась с горя, учуяв появление своего естественного врага. Кошечка оказалась очень ласковой, она постоянно старалась залезть на руки (а лучше на голову) и трогательно пыталась сосать и когтить мой шерстяной свитер, наверное напоминавший ей чем-то материнский бок. Кроме способности истошно орать, у нее обнаружилась способность громко мурчать – настолько громко, что мы несколько раз путали ее мурчание с далеким звуком лодочного мотора и выходили с биноклем наружу поглядеть, кого там еще принесло. В связи с этим кошка получила имя Ямаха (так как Судзуки и Тохатсу звучали несколько хуже).

На экспедиционном пайке Ямаха росла как на дрожжах, но не обходила своим вниманием и обитавших в тундре вокруг домика полевок. Уезжая, мы оставили ее на зиму в Никольском, а следующим летом снова взяли в Полуденную, чтобы пугать крыс. К тому времени она изрядно растолстела и обнаглела (хотя скромностью не отличалась и в детстве). Одним из ее любимых занятий стало входить и выходить через окно рядом с нашими нарами. Особенно нравилось ей делать это посреди ночи. После долгого скучного дня, когда все работали с китами в море, оставив бедную кошечку одну, она просыпалась в час ночи и начинала орать у окна, требуя, чтобы ее выпустили. Ванюха сквозь сон высовывал руку из спальника, открывал окно, выпускал кошку и закрывал его. Через минуту Ямаха начинала орать снаружи, требуя впустить ее обратно. Как только ее требование бывало удовлетворено, походив по нашим спящим телам, она снова начинала орать, чтобы ее выпустили. Так могло продолжаться довольно долго.

На вторую зиму мы снова оставили ее в Никольском нашей знакомой, но в октябре кошка пропала, и мы очень переживали, пока она не вернулась месяц спустя. Ямаха стала нам дорога, так что после третьего лета в Полуденной мы решили забрать ее в Москву. Никаких приспособлений для этого, кроме кошачьей шлейки с поводком, у нас не было, и в самолет Никольское – Петропавловск мы несли ее на руках, понадеявшись на ее крепкую психику. Это было ошибкой.

Сначала она спокойно спала у меня на коленях, но, когда самолет стал взлетать, шум моторов привел ее в панику, глаза округлились, и она начала орать. Но это было еще полбеды. Мы сидели на самых передних сиденьях, прямо за кабиной пилотов, а пилоты не закрыли с нашей стороны дверь, так что с моего места была видна часть кабины. Когда паника охватила Ямаху целиком и полностью, она совершила отчаянный рывок к тому, что казалось ей спасительным выходом, а на самом деле было окном кабины пилотов. Я успела схватить ее в полете, заработав несколько глубоких царапин. Не знаю, что было бы, если бы она вырвалась и запрыгнула к пилотам, – скорее всего, этот случай вошел бы в историю как самая нелепая в мире авиакатастрофа, если, конечно, остался бы в живых хоть кто-нибудь, кто смог бы об этом рассказать.

С большим трудом мы с Ванюхой запихали Ямаху в рюкзак для ручной клади, предварительно вытряхнув из него все ценное оборудование. Она продолжала орать всю дорогу без перерыва и к тому же обгадилась. Орала она и тогда, когда мы приземлились в городе и сели в такси. В такси она орала так, что заслужила неодобрительный комментарий водителя. И только когда мы приехали в квартиру, вытряхнули ее в ванну, обмыли, обтерли и выпустили в комнату, она наконец заткнулась. При этом она не выглядела хоть сколько-нибудь обескураженной происходящим. По-хозяйски обойдя помещение, слопала предложенный корм и улеглась спать.

Первое, что мы сделали на следующий день, – купили ей в зоомагазине большую крепкую переноску. Потом мы купили билеты в Москву и забронировали ей место в салоне. Но когда мы на следующий день засунули ее в переноску и сели в такси, то под аккомпанемент ее методично-истерических мявов наши планы относительно перевозки кошек несколько изменились. Мы представили себе девять часов полета с непрерывно орущей Ямахой и решили все-таки сдать ее в багаж.

Полет кошка перенесла хорошо – когда мы забирали ее в Домодедове, она продолжала орать, не прерываясь ни на минуту, и видно было, что она орала так всю дорогу и готова орать еще сколь угодно долго, пока ей не вернут законную свободу. Рядом стояли клетки с двумя собаками, которым не повезло девять часов лететь с ней в одном отделении. Вид у собак был очень задумчивый. Кажется, этот полет раз и навсегда изменил их мнение о кошках.