Так вышло, что Язид был моим особенно близким другом – «ключевым информантом», как мы говорили раньше, пока этот термин не начал вызывать у нас раздражение, – с самых первых моих дней в Паре. (Впоследствии, когда иностранные посольства заинтересовались мусульманскими интеллектуалами, он ездил в Индию, на Ближний Восток и на Соединенные Штаты.) Следуя по стопам своего отца, который тоже был уважаемым учителем и важной фигурой в исламистском крыле антиколониальной националистической политики (он умер, когда Язид был еще ребенком), он руководил небольшой, неформальной, тихой, пасторальной школой-мечетью – песантреном, – которая располагалась в его семейном поместье. Поместье находилось на дальнем краю деревни, в которой я жил в пятидесятые годы, и примыкало к Синггахану, со всеми жителями которого Язид, казалось, был так или иначе связан. Когда, в свою очередь, появился Календ, – я к тому времени уже давно уехал – в поисках иного знания или иного отношения к знанию, чем искал я, Язид тоже взял его под свое крыло, и вскоре он стал частью этой маленькой и тесной религиозно-политической сети родства.

Календ женился на дочери главы деревни, внучатой племяннице Язида. На деньги своего тестя и пожертвования от других местных влиятельных особ он открыл медресе в административном крыле поместья тестя – небольшой комплекс служебных помещений и беседок для собраний. Язида и его учеников он пригласил заправлять религиозной стороной обучения. Светским компонентом его школы стало интенсивное изучение английского языка.

В основе последнего (сам Календ, как и, на самом деле большинство яванцев, практически не знал английского) лежала стандартная программа обучения «Базовый курс английского языка», напечатанная в Соединенных Штатах и распространяемая бесплатно различными отделениями наших благотворительных организаций. Он предложил подработку учителям английского из государственной школы, чему те, учитывая их низкие официальные зарплаты, были более чем рады, и вскоре у него было около восьмидесяти учеников, поровну мужчин и женщин, со всех восточных районов Явы. Ученики платили пять долларов в месяц – серьезную сумму для людей, которым приходилось брать частные заказы и работать на поденных работах либо выпрашивать деньги дома, чтобы выжить. (Большинство занятий проводилось ближе к вечеру или ранним вечером либо по выходным.) Более того, довольно значительная доля учеников вполне сносно осваивала английский, а некоторые выучивали его на очень приличном уровне. Мне немного сложнее судить об эффективности религиозной стороны обучения. Но Язид был великолепным ученым и умелым учителем, обладавшим духовным обаянием. С первого дня нашего знакомства атмосфера вокруг него дышала тихой и строгой вдумчивой верой.

В Ураза-байрам («Идул-Фитри») 1986 года – великий праздник, знаменующий конец мусульманского месяца поста, – в медресе состоялась третья ежегодная «церемония выпуска» для тех пятнадцати-двадцати человек, которые успешно завершили курс английского языка. Она проходила в маленьком кампусе возле дома главы деревни, где присутствовало около трехсот-четырехсот человек: родственники выпускников, друзья школы, сочувствующие из местной общины. Судя по их одежде (женщины закутаны в платки, мужчины в черных пиджаках, белых рубахах и черных пилотках210), практически все они были представителями более набожного, более осознанно мусульманского сектора общества, который в религиозном плане гораздо менее однороден, чем это иногда представляется.

Аудитория сидела на складных стульях, лицом к маленькой импровизированной деревянной сцене, тускло освещаемой при помощи генератора и украшенной листьями кокосовой пальмы, как на свадьбах, днях рождения, церемониях обрезания или представлениях театра теней. Я сидел в центре первого ряда между Язидом и Календом. Сбоку от сцены находился подиум, оборудованный микрофоном на батарейках, в который две девочки из школы, которых называли (по-английски) «протоколом», делали объявления и вели программу вечера; одна говорила по-английски, вторая сразу повторяла то же самое на индонезийском. За сценой висела дорогая на вид ярко-красная растяжка, из тех, что можно увидеть почти исключительно в городах, обычно – на каких-нибудь правительственных мероприятиях. На ней серебром было вышито: «Третья встреча бывших студентов базового курса английского языка в Синггахане, Пелем», но, к сожалению, в слове «встреча» была допущена ошибка. На противоположном от «протокола» конце сцены стоял кассетный проигрыватель с усилителем, который тоже работал от батареек. Всякий раз, когда события на сцене запаздывали, из него начинала греметь – да так, что уши закладывало, – популярная американская музыка. Еще не успев начаться, мероприятие – листья кокосовой пальмы, складные стулья, мусульманская одежда, «протокол», рок-н-ролл, большой религиозный праздник и городской баннер с ошибкой – создавало четкое ощущение соревновательности, мультикультурализма. Доморощенный постмодернизм, задуманный так, чтобы сбивать с толку.

Церемония (если это подходящее слово для эксцентричной постановки, проходящей в режиме импровизации) длилась больше пяти часов, с восьми вечера до часу ночи. Начало было чисто религиозным. Сперва прочитали молитву на арабском языке. Молитву возглавлял начальник районной администрации из Паре – он был здесь единственным официальным лицом и поэтому чувствовал себя немного неуютно. За этим последовало коллективное произнесение фатихи, преамбулы к Корану, которая в исламе исполняет ту же функцию, что «Отче наш» в христианстве, – это единственная литургическая форма, известная всем. Затем был трижды с большим искусством исполнен очень длинный и сложный отрывок из Корана: сначала на арабском его читала девочка в плотно накрученном головном платке, который практически закрывал ей лицо, затем на индонезийском – мальчик в стандартной черной шапочке и брюках, а затем на английском – еще один мальчик, одетый так же, но еще в белых теннисных туфлях и аляповатом галстуке. В завершение этого этапа действа с приветственными речами, тоже религиозными по содержанию, выступили представители выпускного класса и каждого из двух уже выпущенных классов, снова на арабском, на индонезийском и на английском, каждый в соответствующей по стилю одежде и в соответствующей манере. После этого начались студенческие выступления, и тут привычные рамки происходящего, которые и так уже потрескивали, вдруг окончательно рассыпались.

Словно из ниоткуда появились три совсем маленьких мальчика, не старше семи-восьми лет. Это были мимы, но без каких-то особых костюмов, кроме белого грима на лицах и коротких безрукавок и шорт. За все время выступления они не произнесли ни звука, а на их лицах не дрогнул ни один мускул. С помощью одних только жестов они начали изображать уличную драку и двигались настолько мучительно медленно, будто закон всемирного тяготения перестал работать. Они ударяли друг друга коленями, щипали, делали подножки, валили с ног, пинали под зад, давали пощечины, хватали за гениталии, били в нос или глаз, без какого-либо видимого порядка, и затем, примерно через десять минут, повалились в кучу в центре сцены, словно тряпичные куклы или груда сдувшихся воздушных шариков. Затем появился четвертый мальчик и постепенно, одну часть тела за другой, мимически снова накачал их воздухом, после чего они покинули сцену так же стремительно, как появились, развернув откуда-то взявшуюся черную растяжку с надписью «Счастливого Идул-Фитри!»