— Господи, да ты вся провоняла, — презрительно бросил Вэнс, грубо дернув ее к себе.

— Слушай, — заговорил он снова, видимо, склонившись к ней, — я сейчас развяжу тебе ноги. Я разрежу веревки ножом. Этот очень, очень острый разделочный нож. Обычно я им мясо режу. Улавливаешь?

Он понизил голос почти до шепота. Его горячее дыхание проникало сквозь мешковину где-то возле уха Шэз. Она снова почувствовала тошноту.

— Если ты попробуешь сбежать, я выпотрошу тебя, как свинью на бойне. Тут некуда бежать, поняла? Вокруг нас пустыня.

Однако уши Шэз говорили ей обратное. К своему удивлению, где-то совсем рядом она слышала шум машин, невнятный городской гул. Пускай у нее всего лишь полшанса, она этим воспользуется.

У щиколотки она на мгновение почувствовала холод — это к коже прикоснулось лезвие ножа. Потом ноги чудесным образом отпустило. На секунду она подумала, что сможет пнуть его ногой и бежать. Но кровь, опять свободно хлынувшая по жилам, дала знать о себе болью от тысячи иголок, которые исторгли стон из сухого зажатого неподатливым кляпом рта. Судорога еще не успела пройти, а Шэз уже почувствовала, что ее переваливают через край багажника. Она бесформенной кучей осела на землю, после чего он захлопнул багажник и рывком поставил ее на ноги. Наполовину волоком, наполовину на руках он дотащил ее до ворот или до какого-то проема, где она больно ударилась плечом о стену, потом дальше по дорожке и по ступенькам вверх. Тут он резко толкнул ее вперед, и она рухнула на устланный ковром пол. Ее ноги были как резиновые, и она по-прежнему не чувствовала их.

Несмотря на потерю ориентации и боль, шум закрывающейся двери и шорох, с которым задернулись занавески, показались Шэз странно знакомыми. Ее охватил новый приступ ужаса, от которого она невольно задрожала и снова обмочилась.

— Вот сука мерзкая, — поморщился Вэнс.

И опять она почувствовала, что ее потащили куда-то вверх. На этот раз он швырнул ее на жесткий стул с прямой спинкой. Прежде чем она успела справиться с очередным приступом боли в руках и плечах, она ощутила, как ее ногу снова привязывают, на этот раз к ножке стула: так накладывают шину на сломанную конечность. В отчаянной попытке освободиться она лягнулась свободной ногой, и ее охватили радость, когда нога пнула Вэнса, и злорадное торжество, когда он вскрикнул от боли и неожиданности.

Удар кулаком в челюсть — и ее голова дернулась назад с нехорошим треском, отчего вниз по позвоночнику пошли волны боли. «Корова безмозглая», — пробормотал он и, схватив ее вторую ногу, с силой придавил ее к стулу и накрепко связал обе ноги.

Между своих колен она чувствовала его ноги. Тепло его тела было едва ли не худшим из того, что ей до сих пор пришлось перенести. Мучительная боль вновь охватила ее, когда он резко поднял ее руки вверх, а затем отвел их назад, за спинку стула, заставив ее сидеть совершенно прямо. Потом мешок на ее лице оттянули, и она услышала характерный звук, с которым острое, как бритва, лезвие распарывает ткань. Часто моргая от внезапного и нестерпимо яркого света, Шэз вдруг поняла, что худшие ее опасения оправдались, и почувствовала, как желудок ее словно сжала ледяная рука. Она сидела посреди своей собственной гостиной, привязанная к одному из четырех стульев, которые всего десять дней назад она купила в «Икее».

Вэнс притиснулся к ней вплотную, обрезая мешок чуть выше кляпа, чтобы она могла видеть и слышать, но не могла издать ни звука, кроме сдавленного мычания. Потом он отступил на несколько шагов, напоследок больно ущипнув ее искусственной рукой за грудь.

Он стоял и смотрел на нее, легонько постукивая по краю стола лезвием большого разделочного ножа. Шэз подумала, что в жизни не встречала человека более высокомерного. Все в нем — и поза, и выражение лица — было насквозь пропитано уверенностью в собственной правоте и значимости.

— Ты испортила мне выходные, — сказал он с ледяной усмешкой. — Можешь мне поверить, я вовсе не так собирался провести субботний вечер. Я вовсе не мечтал сидеть в какой-то сраной спецовке, в дрянной квартирке в Лидсе, это не по мне, сука ты эдакая. — Он сокрушенно покачал головой. — Но это дорого тебе обойдется, детектив Боумен. Ты заплатишь за то, что была такой тупой дрянью.

Он положил нож и неловко пошарил под фуфайкой. Шэз увидела, как он достал футляр, расстегнул молнию и вынул диск. Ничего больше не сказав, он вышел из комнаты. Шэз услышала знакомые звуки: это сначала включился ее компьютер, а за ним принтер. Она напрягла слух, и ей показалось, что она различает щелчки мыши и стук пальцев по клавиатуре. А потом, уже совсем явственно, — шорох бумаги и гудение работающего принтера.

Когда он вернулся, у него в руках был единственный листок бумаги, который он поднес ей к самому лицу. В листке она узнала распечатку иллюстрации из электронной энциклопедии. Ей не нужно было читать текст, чтобы понять символический смысл рисунка вверху листка. «Знаешь, что это такое?» — спросил он.

Шэз уставилась на него. Ее глаза, хоть и воспаленные, по-прежнему притягивали взгляд. Она была полна решимости ни в чем не уступать ему.

— Это — наглядное пособие, начинающий детектив Боумен. Это — три мудрые обезьяны. Не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла. Ты должна была зазубрить эти слова наизусть. Ты должна была держаться от меня подальше. Ты должна была не совать свой нос в мои дела. Но больше ты не будешь этого делать.

Он выпустил листок, и тот скользнул на пол. Внезапно он рванулся вперед и обеими руками с силой запрокинул ей голову. Потом его искусственный палец воткнулся ей в глазницу, целя вглубь и наружу, разрывая мышцы, выковыривая глазное яблоко. Голова Шэз взорвалась неслышным воплем. Но вопль этот был достаточно громким, чтобы перенести ее в блаженное забытье.

Джеко Вэнс внимательно изучил дело своих рук и остался доволен. Поскольку обычно его убийства диктовались совсем другими потребностями, он никогда раньше не оценивал результата с точки зрения чистой эстетики. Сейчас же перед ним было произведение искусства, полное скрытой символики. Он подумал, хватит ли у кого-нибудь ума прочесть его послание, а поняв, принять к сведению. У него почему-то не было полной уверенности.

Он наклонился и слегка поправил листок бумаги у нее на коленях, чуть изменив угол. Потом с чувством удовлетворения позволил себе наконец улыбнуться. Все, что ему еще оставалось сделать, это убедиться, что он не оставил позади никаких зацепок. Он начал методично осматривать квартиру, сантиметр за сантиметром, включая пустое мусорное ведро. Он привык находиться среди трупов, поэтому соседство останков Шэз его не смущало. Он настолько свободно чувствовал себя, исследуя ее кухню, что не заметил, как за работой начал напевать себе под нос.

В комнате, которую она отвела под кабинет, он нашел гораздо больше, чем рассчитывал. Коробка с ксерокопиями газетных статей, блокнот с записями, файлы на жестком диске ее ноутбука и копии на дискете, распечатки черновых вариантов анализа, который он раньше уже обнаружил в папке, захваченной ею с собой. Что было всего хуже, так это то, что значительная часть распечаток не имела соответствий в файлах компьютера. Имелись копии на дискете, но не на жестком диске. Это был кошмар. Когда он заметил модем, то и вовсе чуть не впал в панику. Отсутствие файлов на ее жестком диске означало, что они находятся где-то еще, скорее всего в одном из компьютеров Особого подразделения по портретированию. А туда ему никак не добраться. Единственное, на что ему оставалось надеяться, так это что Шэз Боумен в отношении своих компьютерных файлов была таким же параноиком, как и в нежелании поделиться своими планами с кем-то из коллег. В любом случае, тут он бессилен. Здесь, в квартире, он уничтожил все следы, а дальше приходится полагаться на то, что никто не начнет рыться в ее файлах на работе. Если знакомые ему луддиты-полицейские не были исключением, полиции вообще может не прийти в голову, что она была технически грамотна и разбиралась в компьютерах. Кроме того, ей не полагалось сейчас вести никаких дел, ведь так? Во всяком случае, так ему говорили, когда он со всей осторожностью, прикрываясь вполне естественным любопытством, использовал свои связи, чтобы собрать о ней кое-какую информацию перед их предполагаемой встречей. Нет никаких причин, почему кто-то должен связывать такую странную смерть с ее учебой на психолога-портретиста.