Вспоминается, как суровый и вроде бы неласковый Шукшин тосковал по своим дочкам. “Понимаешь, – говорил он мне, – когда я уезжал, они провожали меня, и до сих пор они стоят в моей памяти, как два зелёненьких штыка…” В романе Шолохова есть похожая сцена, когда босой белоголовый мальчонка подбежал к дороге, по которой шли усталые, измученные бесконечной и утомительной дорогой солдаты, пропустил колонну и долго смотрел красноармейцам “вслед и робко, прощально помахивал поднятой над головой загорелой ручонкой”. И не у одного бывалого солдата от этого “к горлу подкатил трепещущий горячий клубок…” Поразительно, но как много личного может увидеть каждый на шолоховских страницах! Воссоздавая их на съёмочной площадке, мы все глубоко лично переживали те далёкие события и остро ощущали, как в былые годы шолоховские солдаты, тоску по дому, по семье. До сих пор помню, как рвался домой к 1 сентября Василий Шукшин, уговаривая меня тоже поехать в Москву, чтобы проводить в первый класс наших детей. Но мы торопились доснять последние натурные кадры, пока стояли солнечные дни. Как и многие герои шолоховского романа, Шукшин так и не увидел своих дочек. Его сердце перестало биться неожиданно, трагично. И день тот словно переменился. Остановилась жизнь. Поднялся страшный ветер, и пыль закрыла ослепительное солнце. Так неожиданно сомкнулись для нас времена: дни тридцатилетней давности и нынешние.

Шукшин больше любил слушать, чем говорить сам, стараясь всё приобщить к своему духовному миру. Он был необычайно наделён энергией творца и до последних дней своих оставался неутомимым тружеником. На съёмках фильма “Они сражались за Родину” он не переставал думать о собственной будущей картине, подыскивая для неё натуру, обдумывал режиссёрский сценарий. Тогда же он успел сняться в фильме Глеба Панфилова “Прошу слова”. Заканчивая пьесу, опубликованную позже в журнале “Наш современник”, дописывал роман. Он так много мог успевать, но ещё больше хотел сделать.

Василий Шукшин был явлением необычайным и неповторимым. Надолго останется всё, что он сделал в литературе, кино, театре».

Я расспрашивала многих свидетелей этих страшных дней. Георгий Бурков – последний, кто разговаривал с Василием Макаровичем. Они ходили по палубе корабля, где жили, и говорили, как всегда, о главном – о судьбах людей в современном обществе. Неожиданно Василий задал Георгию вопрос: «А ты знаешь, кто герой нашего времени?» – «Кто?» – «Демагог!» – ответил Шукшин. Поздно вечером друзья расстались. Шукшин пошёл к себе в каюту, Георгий – к себе. Вскоре Бурков заснул. А когда проснулся, часы показывали около десяти часов утра. Он зашёл в каюту к Шукшину. Друг лежал в кровати на левом боку. Что-то в его позе показалось Буркову «не таким». Но он прогнал от себя дурные мысли. Вернулся к себе в каюту. Там он вскипятил чайник, заварил в двух стаканах чай и отправился будить Шукшина. Он увидел Василия, лежавшего в той же позе на левом боку. Он дотронулся до руки друга и ощутил неестественный холод. Бурков, не веря происходящему, вышел в коридор. Навстречу шёл Николай Губенко. Бурков остановил его и, взяв за руку, сказал: «Пошли к Васе». Видимо, что-то было в его лице такое, что заставило Губенко отшатнуться и закричать: «Что-о? Нет-нет, не хочу, не могу!» И всё же именно Николаю пришлось первым убедиться в том, что Шукшин умер. Он вошёл в его каюту, проверил пульс. Пульса не было. Спустя несколько минут о трагедии уже знала вся съёмочная группа. Дальнейшее мне, уже в Москве, рассказал Вадим Иванович Юсов. Специально вызвали самолёт и доставили Шукшина в Волгоград. В областной больнице поставили диагноз – сердечная недостаточность. Из Волгограда цинковый гроб на военном самолёте должны были доставить в Москву. Вылететь сразу не удалось – сотни волгоградцев запрудили взлётную полосу, и траурная процессия шла мимо самолёта в течение нескольких часов. Наконец разрешили взлёт. «И тут, понимаешь, Наташа, – рассказывал мне Вадим Иванович Юсов, – гроб с телом Васи установили в отсеке, который должен был быть разгерметизирован, в штатном порядке. А мы: Коля Губенко, я, Вячеслав Тихонов, Бурков и твой отец находились в другом отсеке. Перед разгерметизацией к нам вошёл капитан военного самолёта и спросил, указывая туда, где стоял гроб: “Все вышли? Там никого нет?” А мы молчим, не можем ничего сказать, ведь там лежал Василий».

Лида Федосеева в это время была в Варне. Ей не сказали о случившемся, только сказали, что Шукшина положили в больницу. Но в Москве, увидев лица друзей, встречавших её у трапа, она схватилась за сердце. «Что случилось?» – спросила она. «Вася умер», – ответили ей. Всю дорогу Лида прорыдала и кричала: «Не может быть! Не может быть!»

Говорят, Андрей Тарковский, когда ему сообщили о смерти его друга, потерял сознание. А Владимир Высоцкий впервые в жизни заплакал: «Я даже маленький плакать не мог, а тут впервые брызнули слёзы из глаз…»

Друзья добивались во властных инстанциях разрешения похоронить Шукшина на Новодевичьем кладбище. Но у властей были иные планы. «Слишком жирно будет! – сказал кто-то из сановных чиновников и дал распоряжение хоронить на Введенском кладбище. Там уже стали готовить могилу, но мой отец лично отправился в Моссовет и потребовал, чтобы Шукшина похоронили на Новодевичьем. И добился этого. Прощание было в Доме кино. Приезжали даже из других городов. Многие с веточкой калины, иные пытались положить в гроб крестик или икону. Его хоронили как христианина.

«Неожиданная и трагически безвременная смерть оставила незавершёнными многие планы Василия Макаровича, – вспоминал отец. – Теперь о Шукшине рассказывают немало легенд. Мне же хочется сказать, что он был таким же непростым, бесконечно самоотверженным и неоднозначным, как и его шолоховский герой».

Работу прервали раньше срока, а неснятые сцены с участием Шукшина потом доснимали в павильонах с дублёром – актёром Юрием Соловьёвым. Озвучил его героя актёр Игорь Ефимов. Из-за смерти мужа не смогла озвучить свою героиню и Лидия Федосеева-Шукшина. Её Глаша говорит голосом Натальи Гундаревой.

Я пришла на Мосфильм вместе с Колей Бурляевым на первый показ картины. Все, кто в этот день посмотрел фильм, были потрясены. Первым к отцу буквально кинулся Никита Сергеевич Михалков. Он что-то говорил отцу, как всегда выразительно и искренне его поздравлял. Но отец стоял, не реагируя ни на какие слова и поздравления. Я подошла к нему, обняла. «Поздравляю тебя, папа, – тихо сказала я. – Этот фильм не оставит никого равнодушным». И услышала в ответ: «Лучше бы его не было!» И потом тихо так, в отчаянии, произнёс: «Ва-ася!» Вечером мы собрались у нас с Колей дома на Украинском бульваре. С нами был отец и Лида Шукшина. Конечно же, говорили только о Василии Макаровиче, о его последних днях, о том, как он сыграл. О Разине. Лида тогда рассказала нам историю. Едут они с Василием Макаровичем в поезде. Она – на нижней полке, он – на верхней. И вдруг он как зарыдает. Она всполошилась: «Вася! Вася! Что с тобой?» А он сквозь рыдания говорит: «Разина, Разина убили!» То есть он в своём сознании пережил этот момент. Образ Степана Разина Шукшин вынашивал долгие годы. Он буквально был «болен» им. Сценарий фильма «Я пришёл дать вам волю» Шукшин должен был делать у отца в Первом творческом объединении. После ухода из жизни Шукшина отец не хотел, чтобы кто-нибудь делал этот фильм. Он говорил претендентам: «Лучше не трогать сценарий Василия Шукшина, который рассчитывал на свою режиссуру и своё исполнение, а главное – на своё понимание образа фильма».