13 сентября 1976 года у нас с Николаем Бурляевым родился Иван, внук Сергея Фёдоровича. Что такое рождение ребёнка в творческой семье? Чтобы это понять, это нужно пережить. С рождением сына вся моя жизнь началась как бы заново, я почувствовала такую ответственность, о которой и понятия не имела. Все заботы о сыне со мной разделял мой муж Николай Бурляев. Он оказался прекрасным отцом.

25 сентября 1976 года, в день рождения папы, ушла из жизни Татьяна Александровна Бондарчук – мама Сергея Фёдоровича и моя бабушка. Отец спешил на похороны вместе с другом Анатолием Чемодуровым. Их машина застряла. Разразилась страшная гроза. Они успели присоединиться к траурной процессии, когда Татьяну Александровну уже везли на кладбище. Было очень много народа. Бабушку похоронили рядом с Фёдором Петровичем Бондарчуком. На поминках отец сильно горевал. Признавался, что мало уделял внимания родителям.

«Степь»

Для меня в каждом фильме главное – человек, его душа, выраженные через неповторимые характеры.

Сергей Бондарчук

После фильма «Они сражались за Родину» отец уже не мог снимать «Степь» по Чехову так, как она задумывалась ранее. За прошедшие пятнадцать лет произошло немало такого, что не могло пройти бесследно и не наложить отпечатка на его мировосприятие. Создав три гигантские по объёму работ картины, он пережил свою собственную клиническую смерть, жизни своих героев, уход близких, единомышленников, каждый раз возрождаясь к жизни в прямом и переносном смысле. За эти годы многое им переосмыслилось, переоценилось. Когда встал вопрос о включении «Степи» в план студии, некоторые ответственные работники, совершенно искренне пожимая плечами, говорили: «Зачем? Кому это нужно?» Другие откровенно говорили о том, что не сошёлся свет клином на Толстом, Шолохове, Чехове, пора браться и за современную тему, вокруг так много свершений, а он, Бондарчук, как будто не замечает этого. А художники, собратья по цеху, зная настырность и упорство своего коллеги, старались разубедить его, отговорить браться за Чехова. Аргумент был простой: повесть бессюжетна, в ней нет внешней динамики, действия. Даже современники Чехова определили ее как «случайную спайку отдельных картин». А на показе картинок, мол, далеко не уедешь. Да и характеры проблематичны. Чехов не писал характеры, он писал человеческие типы. Повесть замечательна, нет слов, но она совершенно некинематографична. Сергей Фёдорович отвечал своим оппонентам, что всё обстоит как раз наоборот. «Степь», пожалуй, наиболее зримое кинематографическое произведение Чехова. Горький говорил, что в «Степи» Чехов «рисует словами». Эту поразительную особенность чеховского письма подчёркивает и Лев Толстой: «У Чехова всё правдиво до иллюзий, его вещи производят впечатление какого-то стереоскопа».

К 1976 году у Сергея Фёдоровича «Степь» вызрела окончательно, на замысле лежал отсвет прочувствованной толстовской и шолоховской мудрости; знание более позднего Чехова; сыгранные в кино роли Дымова и доктора Астрова; передуманное за эти годы, пережитое. И отец добился того, что картину включили в план. Началась подготовка к съёмкам.

Для Сергея Фёдоровича это была не просто экранизация повести, но и воплощение на экране собственных воспоминаний о детстве и о том интересе к миру вокруг, который часто теряется с годами. Егорушка боится перемен, страшится всего нового и незнакомого, но время неумолимо, поэтому ему всё равно придётся пройти с обозом через степь, пережить новые ощущения, приехать в гимназию и начать учиться. Егорушку сыграл Олег Кузнецов, ему веришь и не думаешь, что этот мальчик исполняет свою роль, – кажется, что в действительности на наших глазах меняется его мировоззрение и он формируется как личность, постепенно взрослеет.

Образ Емельяна – самый трагический образ фильма. Эту роль отец оставил за собой. Он думал над образом с того самого часа, как была задумана картина. Его бумаги, записки разных лет испещрены зарисовками человека в картузе и с шарфом на шее. Образ человека, слышавшего в своей душе музыку и не могущего её выразить, волновал его. Когда что-то не получалось по ходу съёмок, когда не хватало слов и он не мог пробудить в актёре необходимое состояние, он начинал казаться себе безголосым Емельяном, ощущающим трагическую безысходность своего существования. Рассказывая в картине о бывшем певчем, о несостоявшемся художнике, Сергей Фёдорович показывает трагизм личности, переставшей ощущать себя творцом, чувствующей свою неполноценность, творческую несостоятельность. В пути и во время остановок, у костра и на реке, Емельян пытается запеть, но застуженное горло не повинуется ему. Его страдания невыразимы, скорбь невосполнима. Когда в церкви во время службы Емельян слышит божественное пение церковного хора, он становится с поющими в ряд, неожиданно запевает, его лицо светлеет, в глазах просыпается душа ожившего человека, но голос тут же срывается, он плачет. Трагедия Емельяна становится всеохватной. Счастье человека – в его связи с миром, в его возможности голосом и трудом своим воспеть его красоту, богатство и вдохновение. Тогда жизнь становится полной смысла, исчезает чувство одиночества и потерянности, и Божественное, звучащее в человеческой душе, становится всеобщим.

Совсем иной образ создал Георгий Бурков. Его персонаж Вася – разъедаемый болезнью, нескладный, потерянный от своего нездоровья и того, что не может больше служить на фабрике, – не утратил последних связей с миром. Его зоркий глаз замечает в степи то, чего не видит никто. Ему оказывается доступным увидеть, как играет лисичка, как прыгают в высокой траве зайцы, как ведут себя птицы, не вспугнутые, не тронутые присутствием человека. Он искренне болеет за убитого Дымовым (артист Анатолий Васильев) безвредного «ужика» и так же искренне не может понять причину этого безжалостного и бессмысленного убийства. Но тут же на глазах у всех Вася съедает только что выловленную в реке рыбёшку и кажется Егорушке в эту минуту похожим на животное. Бурков подчёркивает в своём герое это удивительное сочетание человечности, умения сопереживать, сочувствовать с одновременным проявлением эгоизма и превосходства над слабым и беззащитным.

А тут – Пантелей (артист Иван Лапиков) со своей немудрёной житейской философией: «Ты, Егорий, теперь маленький, а станешь большой, отца-мать кормить будешь. Так от Бога положено… Чти отца твоего и мать твою…» И задумавшись о мироздании, о месте человека в нём, о жизни, её смысле, Егорушка мог вообразить мертвыми мамашу, отца Христофора, графиню Драницкую, Соломона, но «лично для себя он не допускал возможности умереть и чувствовал, что никогда не умрёт». Так Чехов здесь смыкается с Толстым, а ощущение своего бессмертия маленьким Егоркой совпадает с ощущением Пьером бессмертия души… Хочу здесь сказать, что Сергей Фёдорович никогда не верил в конечность жизни. Он всегда заглядывал за горизонт. Он искал ответы своей души, особенно тогда, когда побывал по ту сторону жизни. Испытав клиническую смерть и увидев, что там нет тьмы, а есть свет, он стал делиться с миром этими своими впечатлениями об ином мире. Этот иной светозарный мир есть в каждом произведении крупных художников. Мой отец стал одним из вестников этого мира.

Не успел Дымов завершить свой страшный рассказ о том, как из-за денег косари убили купца с сыном и нашли всего рублей сто, – не успел Егорушка пережить эту леденящую душу историю, как Вася, который и в ночи видел зорко и далеко, заметил в степи человека, направляющегося к костру. К костру выходит Константин, и его добрая, широкая, открытая улыбка, с которой он пришёл к людям, отразилась и на лицах потускневших было возчиков. Станислав Любшин, исполняющий роль Константина, создал в кино немало интересных, запоминающихся образов. Но образ Константина, счастливого человека, пожалуй, может быть поставлен в ряд выдающихся его работ. Любшин проживает эту роль на одном дыхании. Его мягкая, лучезарная, покоряющая улыбка располагает к себе людей, отягощённых мрачными мыслями, размягчает их зачерствевшие души, отгоняет прочь заботы, тяжкие думы. Его звонкий голос влюблённого, переполненного радостным и томительным чувством человека завораживает подводчиков. Каждый из них – Пантелей и Дымов, Вася и Кирюха, Егорушка и Стёпка – всматривается в озарённое, брызжущее счастьем лицо Константина, и его радость, его влюблённость передаются и этим людям. «…Всем стало скучно и захотелось тоже счастья». Дымов, задумчивое лицо которого просветлело, затягивает старую казацкую песню «Ой, да ты подуй, подуй, ветер низовой…». Озарилось надеждой лицо Емельяна, и он, обращаясь к подводчикам, просит спеть «что-нибудь Божественное», затягивает «Тебе поём», но из горла вырывается только сиплое, беззвучное дыхание, и он, не стыдясь слёз, плачет от своего бессилия. Горе Емельяна становится понятным и возчикам, они принимают его близко к сердцу, как только что восприняли радость.