Я познакомился с Челлом в Звездном Городке, когда он был врачом экипажа, а я готовился к 25–26-й экспедициям. Это искренний и увлеченный человек без тени фальши или расчетливости. Для астронавта он высоковат, отличается военной стрижкой и выправкой, но с его лица никогда не сходит улыбка. Челл религиозен, но терпим и уважает чужую веру. Он один из самых позитивных людей из всех, кого я знаю.

У Кимии Юи за плечами путь, который планировал пройти Челл. Он окончил японскую военную академию и поступил на службу в Воздушные силы самообороны Японии, летал на реактивном истребителе F-15, стал летчиком-испытателем. Как и Челл, он поступил в отряд астронавтов в 2009 г. Это была первая группа новичков, которые присоединились к НАСА, зная, что им не суждено летать на шаттлах. Кимия – выдающийся пилот. Он также один из самых трудоспособных людей среди моих знакомых. Тяжело изучать системы космической станции, внутреннее устройство «Союза» и иностранный язык, причем одновременно, но Кимия выучил два – русский и английский.

Кимия – один из семи действующих японских астронавтов (в США около 45 астронавтов, еще 16 представляют Европейское космическое агентство). Когда я познакомился с ним во время подготовки, мне показалось, что он держится очень официально. Впрочем, мне не с чем было сравнивать, поскольку прежде я не сталкивался с японскими астронавтами. Он звал меня «Келли-сан» – это формальный (хотя и не самый формальный) способ обращения в Японии. Я пытался убедить его звать меня просто Скотт, он перешел на «Скотт-сан», а со временем вообще перестал как-либо ко мне обращаться. Кимия понимает, что американцы ценят непринужденность и равенство – во всяком случае, в межличностных взаимодействиях, – и пытается идти нам навстречу, даже если ему от этого неловко. Вчера, пользуясь кулером, он краем глаза увидел, что я приближаюсь к нему, и, поздоровавшись, посторонился, делая вид, словно занят чем-то другим. Но как только я набрал воды и отплыл, он вернулся к кулеру, чтобы долить свою порцию.

Олег Кононенко – опытный космонавт и блестящий инженер. Это спокойный вдумчивый человек, на него всегда можно положиться. Мы с ним одногодки, у него дети-близнецы того же возраста, что и Шарлотт, мальчик и девочка.

Челл и Кимия хорошо узнали друг друга во время предполетной подготовки, включая курс выживания National Outdoor Leadership School, участников которого помещают в стрессовые ситуации наподобие тех, с которыми можно столкнуться в космосе. Я этот курс не проходил, поскольку изначально не предполагалось, что мы окажемся в одном экипаже, и нам предстоит близко познакомиться здесь, на станции. Осенью нас с Челлом ждут два выхода в открытый космос, и наше выживание будет зависеть от совместных действий.

Сегодня мы с Челлом и Кимией сдаем кровь, сепарируем образцы в ультрасовременной центрифуге и убираем на хранение для последующей отправки на Землю.

Русские сегодня тоже сдают кровь, и я лечу в их служебный модуль за несколькими образцами, которые они попросили пристроить в наш холодильник. Сразу за люком, ведущим в российский сегмент, модули становятся меньше и теснее, оборудование шумнее, а освещение желтее. Однако на сей раз картина хуже: как раз в момент моего появления русские запустили свою центрифугу, ревущую как цепная пила. Все трое космонавтов смеются, видя мою реакцию.

– Ушам своим не веришь? – спрашивает Геннадий, указывая сначала на центрифугу, затем на собственные уши. – Гребаное б...

– Эта штука так воет, как будто сейчас взорвется, – замечаю я, вызывая новый взрыв смеха.

Если бы центрифуга действительно разлетелась на части, то могла бы разнести корпус служебного модуля, и мы все погибли бы.

Я возвращаюсь в американский сегмент, качая головой, в ушах звенит. Краткое знакомство с шумом вызвало ужасные ощущения – как провести гвоздями по стеклу, только намного хуже.

Это очередной пример различия подходов наших стран к оборудованию станции. Неизменная цель Российского космического агентства – сделать работу максимально дешево и эффективно, и нельзя не признать, их экономные решения некоторых проблем впечатляют. Великолепным примером является «Союз», доставляющий нас в космос и обратно, – дешевый, простой и надежный. Однако в конечном счете сравнительная простота оборудования русских ограничивает их возможности заниматься наукой на орбите и в такие моменты, как сегодня, заставляет меня сомневаться в безопасности их приборов.

Челл и Кимия начинают привыкать к странной стерильности жизни в космосе. Сейчас у нас хотя бы есть кое-какие растения. В европейском модуле мы начали эксперимент по выращиванию латука с помощью светодиодных ламп и омывания «подушки» растений питательным раствором с контролируемым впрыском. Мы все больше узнаем о сложностях выращивания пищи в космосе – важного дела, если человечество решит совершить путешествие на Марс.

Я уже провел здесь столько времени, что чувствую тонкости в состоянии станции. Я замечаю слабую разность температур между двумя частями одного модуля, ощущаю малейшие изменения вибрации поручней. Звуки работы оборудования – непременное стрекотание, жужжание, гудение – почти неуловимо меняются. Бывает, я останавливаю проплывающих мимо Челла или Кимию: «Слышишь свист?» – и зачастую оказывается, что они ничего не слышали, пока я не привлек их внимание. Эта сверхчувствительность не слишком приятна, очередное свидетельство неспособности отвлечься и отключиться, признак того, что я никогда по-настоящему не отдыхаю от работы. Однако это, возможно, делает нашу жизнь безопаснее: если какое-то оборудование на грани поломки, я вовремя об этом узнаю.

Недавно я заметил, что мой мозг переключился на жизнь в невесомости: я одинаково воспринимаю предметы во всех направлениях. Если я располагаюсь «вверх ногами» относительно модуля, то окружение не выглядит незнакомым и не сбивает с толку, как было бы, если встать на голову в забитой оборудованием лаборатории на Земле. Теперь я мгновенно понимаю, где нахожусь, и могу найти все, что нужно. Во время предыдущего полета подобный переход так и не произошел, хотя я пробыл в космосе 159 дней. Возможно, дело в шести неделях, проведенных в одиночестве в американском сегменте, когда я не видел другого астронавта, развернутого в пространстве «правильно», и адаптация прошла успешнее, либо на такой переход человеческому мозгу требуется больше шести месяцев. Тогда это один из результатов, пусть и скромный, ради которых мы с Мишей находимся здесь.

Я обратил внимание, что Миша по-другому облегчает себе прохождение этого года. Он часто объявляет точное число оставшихся дней, выводя меня из себя, но я не показываю вида. Я предпочитаю считать прошедшие дни, а не оставшиеся, как бы коллекционировать их как нечто ценное.

Сегодня я веду чат в «Твиттере», отвечая на вопросы интересующихся «в прямом эфире». Поскольку интернет-соединение бывает медленным, я диктую ответы Амико или другому сотруднику отдела по связям с общественностью, и они размещают их в «Твиттере» практически в реальном времени. Я отвечаю на обычные вопросы о еде, физических упражнениях и виде Земли, как вдруг получаю твит от пользователя с ником @POTUS44, «Президент Обама».