Он пишет: «Привет, @StationCDRKelly, отличные фото. А бывает так, что просто смотришь в иллюминатор и от этого башню сносит?»

Мы с Амико разделяем этот приятный момент: президент следит за моим полетом. Поразмыслив, я прошу Амико написать: «Моя башня всегда на месте, господин президент, кроме случаев, когда Вы пишете мне в “Твиттер”».

Это великое событие в истории «Твиттера», незапланированное и неподготовленное, оно получает тысячи лайков и ретвитов. Довольно скоро появляется реплика База Олдрина: «Он в 249 милях над Землей. Подумаешь! Мы с Нилом и Майком пролетели 239 000 миль до Луны. #Apollo11».

Невозможно выиграть спор в «Твиттере» с героем Америки, я и не пытаюсь. Просто мысленно отмечаю, что экипаж «Аполлона-11» провел в космосе 8 дней, пролетев полмиллиона миль; на моем счету моменту возвращения будет, в общей сложности, 520 дней и более 200 млн миль – это все равно как слетать к Марсу и обратно. Лишь позднее, когда чат завершился, я осознаю, что меня только что подколол второй человек на Луне сразу после диалога с президентом!

Через несколько дней можно собирать урожай. Мы с Челлом и Кимией собираемся в европейском модуле и съедаем латук с растительным маслом и уксусом – удивительно вкусно. Впервые американские астронавты едят выращенный в космосе урожай, хотя русские уже растили и ели зеленые овощи во время предыдущих полетов. Как часто бывает, меня удивляет реакция общественности на космический салат. Людей захватывает мысль о растениях на орбите, тогда как выход Миши и Геннадия в открытый космос совершенно никого в Соединенных Штатах не интересует. Позднее Кимия признается, что заставлял себя есть латук на камеру. Он вырос на ферме, где его производили, и летом был вынужден сутками убирать его. С тех пор он ненавидит латук.

Этим вечером мы приносим русским свежий салат к пятничному столу. Главная тема разговора – «Союз», который скоро должен прибыть, и нас станет девятеро. Мы обсуждаем пополнение – Сергея, Энди и Айдына, – и я замечаю, что не знаком с Айдыном и даже не знаю, как он выглядит. Это крайне необычно: прежде чем полететь в космос с кем-либо, даже из другой страны, обычно проходишь совместную подготовку, хотя бы недолгую.

Геннадий предлагает показать мне фотографию, но мне кажется забавным не иметь представления о внешности человека, пока он не покажется в люке. Олег с Геннадием соглашаются, что это будет занятно.

Около часа ночи меня пробуждает от глубокого сна отказ одного из каналов электропитания. Отключение оставило без половины мощности «Ноуд-3», где мы храним большую часть оборудования системы жизнеобеспечения: генератор кислорода, одну из «Сидр» (ту, которую я ненавижу) и всю аппаратуру переработки урины в воду, в том числе сам туалет. Взять ситуацию под контроль удается только после двух часов взаимодействия с Землей, после чего я предлагаю остальным членам экипажа вернуться ко сну и по собственной инициативе бодрствую еще полтора часа, пока Земля пытается восстановить вентиляцию и нормальную работу датчиков задымления. Виновником оказывается регулятор мощности на дальнем сегменте фермы. Возвращаясь в свою каюту, я понимаю, что смогу поспать самое большее пару часов.

Позже в разговоре со мной Амико рассказывает, что была в Центре управления полетами, когда отключилось питание. Мне не приходило в голову, что она могла быть там, за консолью, и видеть, как вспыхивают, словно рождественская елка, индикаторы на экране, сообщая об отказе оборудования у нас на борту. Мы почти не обсуждали тот факт, что из-за работы в НАСА она рискует оказаться в ситуации, когда должна будет вживую наблюдать, как жизни ее партнера угрожает опасность.

– Наверняка тебе было страшно, – говорю я.

– Да, немного. Но я оставалась за консолью, пока не убедилась, что все в порядке.

Вскоре после этого, рассказывает Амико, руководитель полета Майк Ламмерс подошел к ней узнать, как она себя чувствует. Майк был главным руководителем полета и во второй части моей предыдущей экспедиции на МКС. Я полностью доверяю ему, именно его считаю своим руководителем, пока нахожусь на борту космической станции. В отличие от многих других руководителей полета, побывавших в Центре управления, он проявляет внимание к Амико, поздравляет ее с нашими достижениями и поддерживает ее как моего партнера.

На следующий день я разговариваю с Шарлотт по телефону. Она до сих пор не любитель телефонного общения, и, как обычно кажется, звонок отвлек ее от чего-то, возможно, от телевизора. Она не бывает грубой или неприветливой, но отвечает коротко и неопределенно. Вскоре я исчерпываю темы для разговора и начинаю закругляться:

– Ладно, мне пора. Я просто хотел узнать, как у тебя дела.

Я предполагаю, что она в ответ попрощается, но слышу паузу. Секунду мне кажется, что связь прервалась.

– Расскажи, как у тебя дела, папа, – говорит Шарлотт, и я вдруг ощущаю, что она общается со мной, как взрослая.

Я рассказываю об отказе питания прошлой ночью и том, как мы с этим справились. Она проявляет заинтересованность и задает вопросы. Я подробнее рассказываю о членах моего экипажа и о ходе их адаптации, о некоторых экспериментах, над которыми работаю, и о том, как выглядят облака и конденсационные следы самолетов над Европой, когда я смотрю на них за утренним кофе. Когда наш разговор заканчивается, я понимаю, что стал свидетелем этапного момента во взрослении Шарлотт, подобного ее первому шагу или первому слову. Кажется, за время телефонного разговора она стала старше на несколько лет. Это еще одна веха, которую я проживаю вдали от Земли.

По выходным я не ставлю будильник, давая себе возможность проснуться естественным образом, может, на час позже обычного. Однажды утром в воскресенье в середине августа, медленно пробуждаясь, я улавливаю приятные звуки, которых я не слышал много лет. Наверное, мне снятся утра выходных в мои детские годы в Нью-Джерси, когда на футбольном поле находящейся рядом школы играли волынщики. Звук проникал в мою комнату и будил меня, доставляя удовольствие, в отличие от шума родительской драки, нарушавшего мой сон по ночам.

Совершенно проснувшись, я понимаю, что нахожусь в спальном мешке в своей каюте на МКС, а не в детской кровати в доме по Гринвуд-авеню. Тем не менее я слышу волынку: звучит «Шотландская похоронная». Я покидаю «Ноуд-2», следую на звук и вижу неожиданную картину: Челл парит в дальнем конце японского модуля, играя на волынке. Астронавты возят в космос музыкальные инструменты десятилетиями, по крайней мере с 1965 г., когда исполнили «Jingle Bells» на губной гармошке. Насколько я знаю, Челл – первый волынщик в космосе.

– Прости, – говорит он. – Я тебя разбудил?

– Нет, это здорово. Играй, когда захочешь.

Сегодня мы с Геннадием и Мишей перегоняем «Союз», тот, на котором Геннадий полетит домой, в хвостовую часть космической станции: сложная серия перестановок призвана оптимизировать использование стыковочных портов. Геннадий мог бы сделать это сам, но мы с Мишей обязаны сопровождать его в этом полете, поскольку этот «Союз» – наша спасательная шлюпка, а после расстыковки нет гарантии, что нам удастся снова вернуться на станцию.