Собеседования и отбор – изматывающий процесс, и неслучайно. Мы отвечали на вопросы, сдавали письменные тесты и проходили всестороннее медицинское освидетельствование. Проверка зрения была еще более тщательной, чем в ВМФ, хотя на сей раз в кабинете присутствовал лишь один врач, а не команда из четырех человек, и он не пытался заставить нас нервничать.

Многие тесты были обычны для медосмотра: анализ крови и мочи, проверка рефлексов, семейный анамнез и прочее в том же духе. Некоторые оказались более серьезными. Все мы были к этому готовы. Ясно, что астронавты должны находиться в исключительно хорошей физической форме и иметь минимальный риск возникновения заболеваний. Кандидатов в астронавты могут отсеять даже из-за второстепенных проблем со здоровьем. Например, единственный камешек в почках лишит вас возможности полететь в космос. НАСА не может допустить риск рецидива, который сделает астронавта недееспособным или потребует дорогостоящего преждевременного возвращения на Землю. Межпозвоночная грыжа, шумы в сердце или любое из целого ряда заболеваний и травм, обычно излечивающихся без последствий, грозят дисквалификацией. Интересно, что претендент, в прошлом имевший камни в желчном пузыре, будет отсеян, а отсутствие желчного пузыря препятствием не является.

Медицинские тесты пугали. К ним невозможно было подготовиться или как-то повысить свои шансы – только находиться в наилучшей форме. С тех пор как мне позвонили и пригласили на собеседование, я каждый день бегал во время ланча. Поскольку ситуация с приостановкой работы правительства затянулась на несколько месяцев, я так набегался, что сердце начало пропускать удар примерно каждую минуту. Я поговорил об этом с Дэйвом Брауном. Он рассудил, что мой сердечный ритм в покое стал настолько медленным, что нарушился механизм обратной связи, следящий за тем, чтобы оно не остановилось совсем. В качестве компенсации сердце стало пропускать следующее сокращение, и возникла так называемая предсердная экстрасистола. Это состояние не угрожает моему здоровью, но может оказаться достаточной причиной для дисквалификации. Имея множество кандидатов, НАСА может позволить себе роскошь отказывать тем, кто имеет даже ничтожнейший шанс развития болезни сердца.

Частью нашего обследования в Хьюстоне являлось ношение в течение 24 часов холтеровского монитора – прибора, записывающего сердечную деятельность. Пока он был на мне, я замечал каждый момент, когда мое сердце пропускало удар, и гадал, разрушит ли это мои надежды стать астронавтом. Врач НАСА, которому было поручено собеседование со мной, Смит Джонстон, сообщил мне все, что мог, не нарушая правил (ему было запрещено говорить кандидатам, признаны ли они годными по результатам медицинского освидетельствования). Смит дал понять, что мои экстрасистолы могут стать проблемой, но он сделает все возможное, чтобы убедить медицинскую комиссию не заворачивать меня. Он также упомянул, что у меня необыкновенно низкий уровень холестерина, – кто бы мог подумать, что холестерин может быть слишком низким? – что я приписал действию диеты на основе крольчатины, которой придерживался последние месяцы. Как и в отношении бега, я настолько преисполнился решимости ничего не оставить на волю случая, что перестарался.

Самым запоминающимся обследованием стала ректосигмаскопия – аналог колоноскопии, заходящий не столь далеко и без применения седативных или обезболивающих. Это было больно и унизительно и, как многие другие испытания той недели, заставляло задуматься, не оценивают ли нашу душевную стойкость наряду с физическими кондициями. Я лежал на диагностическом столе, вошел гастроэнтеролог и поздоровался со мной; я заметил за ним монитор, а на мониторе изображение пары ботинок. Я не сразу сообразил, что вижу носки ботинок врача, и что на монитор передается изображение с камеры на конце длинной гибкой трубки, которую он держит. Спустя миг изображение изменилось: я смотрел на собственную задницу. Я никогда прежде не видел этого зрелища (и надеюсь больше не увидеть), но созерцать его слишком долго не пришлось, вид сменился с внешнего на внутренний.

Боль была ужасная. В дополнение ко всему, врачу приходилось закачивать в меня воздух, чтобы что-нибудь разглядеть, и по окончании малоприятной процедуры, когда мне разрешили встать и одеться, воздух остался внутри. Следующим пунктом расписания стояла экскурсия по Космическому центру имени Джонсона в Хьюстоне, куда я и отправился, стараясь не исторгнуть наружу воздух (и все прочее) заметным для окружающих образом. В очередной раз я гадал, не является ли трудная задача – не испачкать прилюдно штаны – частью теста. Действительно, в жизни астронавта, особенно на космической станции, физических унижений выше крыши.

Наконец, наступило время собеседования с отборочной комиссией. Я стоял в холле возле зала для совещаний, когда Дуэйн Росс, глава отдела по отбору астронавтов, сидевший в зале, читал мое эссе на тему, почему я хочу стать астронавтом. Ожидая, я вспоминал фрагменты текста, которые писал и переписывал так одержимо, словно от этого зависела моя жизнь.

Я гадал, не слишком ли часто употребил словосочетание «программа освоения космоса с участием человека». Я хотел показать, что знаю: НАСА занимается не только полетами людей в космос, а выражение «пилотируемый космический полет» устарело. Это эссе далось мне неимоверно трудно, поскольку я знал, что мой ответ на вопрос «Почему вы хотите стать астронавтом?» практически не отличается от ответов других соискателей. Все мы хотели делать нечто трудное, захватывающее и важное. Что тут добавить? Как одному кандидату показать свое отличие от других? Теперь, поработав в комиссии по отбору астронавтов, я знаю, что эссе не оказывает заметного влияния на судьбу кандидата, ни положительного, ни отрицательного, разве только является совсем уж из ряда вон выходящим. Но тогда мне казалась важной любая мелочь.