– «Мурку» давай!

На концерте, посвященном Дню милиции, народный артист горько сокрушался, что остался неотмщенным недавно убитый его лучший друг Отари – один из крестных отцов московской мафии. Кстати, самого Отари, руководителя множества фондов и ассоциации «Новый век», тоже как магнитом тянуло на Петровку. Так же, как и учредителей других фондов и общественных организаций, одной рукой дарящих подарки детям погибших сотрудников МВД, а другой рукой разворовывающих национальные богатства, творящих махинации и беспредел. Но такова странная нынешняя жизнь. Ни в одной стране мира людей с такой репутацией, кроме как в кандалах, на порог в полицию не пустили бы, а у нас генералы с ними на сцене лобызаются…

В кабинете Железняков вынул из сейфа бутылку водки, разлил немножко по стаканам.

– Ну, мужики. За павших.

Не чокаясь, мы подняли стаканы. Водка обожгла внутренности и растеклась теплом по жилам. Мы пили за наших товарищей. За тех, кто сгорел в подбитых бэтээрах в Грозном и Гудермесе. Кто лег под пулями в Первомайском. За тех, кого сдавали и чью победу отнимали грязные сановные трепачи в Чечне. За тех, кого сразила бандитская финка. За тех, кто умер от сердечного приступа на работе или через несколько лет по выходе на пенсию. За тех, кто до конца исполнял свой долг. Кто не оставил свой пост, несмотря на всеобщий долларовый угар, на нищету, на то, что их продавали и продают сановные высшие чиновники, размазывая сопли, тупо твердя о гуманизме к бандитам и террористам и шаловливо, незаметно сгребая взятки и разворовывая все, что попадается под руку. Пили за тех, кто давал присягу и привык ее исполнять, как и положено, как исполняли ее наши отцы и деды – до последнего дыхания, до последней капли крови…

– Камышин рапорт на увольнение подал, – сказал Железняков. – Ему уже подмахнули.

– Почему? Он один из лучших оперов РУБОПа, – удивился Симонов.

– Не выдержал. С кем-то из начальства сцепился. Слово за слово – рапортом по столу. Ему – уходите, держать не будем. Говорит, работу на три тысячи баксов нашел. В общем, одним фанатом меньше.

Камышин – классный опер. Действительно, фанатик. Столько лет на оперативной работе! Значит, на его место придет желторотик с годовалым стажем. И будет улучшать свое благосостояние, благо, в РУБОПе это становится традицией – грести деньги большой совковой лопатой.

– Они полтора года группу разрабатывали. Афера века – что-то вроде авизовок. Там куча «лимонов» баксовых крутилась, – пояснил Железняков. – И трупов штук десять. Заодно кто-то из верхов замазан. Худо-бедно дело состряпали, в прокуратуру его, а им – здесь нет состава преступления.

– Как это? – спросил Симонов удивленно.

– А так это. Думаешь, народные артисты и Отарики только к нам ходят? – произнес я устало. – В прокуратуру тоже.

– Дело все-таки возбудили. Даже пару подозреваемых взяли. А суд всех поотпускал, – продолжил Железняков.

– Эти суки в мантиях – мало им зарплаты в две тысячи баксов!

– Во-во. Избирают их пожизненно. Оперработу в отношении судей вести нельзя. Дела по ним не возбудишь. Кто побыстрее хочет баксы заколотить – лучше туда идти работать. Такса за изменение меры пресечения по крупному делу – сто тысяч баксов, – хмыкнул Железняков, – Вот Камышин и накатал рапорт – не вижу смысла в дальнейшей работе. А что, не прав он? Вон как все сгнило.

– Не прав. Есть смысл, – вздохнул я.

– Какой? – спросил с усмешкой Симонов.

– Такой. В окопе нужно оставаться до конца. Пусть, как в Великую Отечественную, на тебя прет вся дивизия «Мертвая голова» и ты знаешь, что сзади не осталось резервов, все равно должен намертво врасти в землю. Все остальное – предательство.

– Это ты, Леха, круто заложил, – покачал головой Железняков. – Люди просто хотят устроиться чуть лучше, чем в нашем аду.

– Доустраивались уже все получше. Смотри, до чего Россию довели.

– Смех смехом, – сказал Симонов. – А если так дальше пойдет – Петровку окончательно угробят. Профессионалы разбегаются. Ничего еще, если сосунки, но ведь крохоборы приходят. В отделениях вообще чертовщина творится.

– Ничего, – хмыкнул я. – В черный легион пойдем. И будем бандюков стрелять, если их не сажают.

– Леха в своем репертуаре, – всплеснул Железняков руками.

– А что, – не отступал я, – золотые слова сказал один из моих бывших шефов. Ныне крупного бандита посадить невозможно. Его можно только убить. Посмотрю еще немного на этот бардак, возьму тебя, Сашок, и тебя, Егор. Наведем в Москве порядок.

– Ясно, чем у тебя голова занята. Ты бы лучше думал, как Меньшевика изловить, – кивнул Железняков. – И Яго.

– Откупятся все равно.

– Чего заранее думать об этом, – отмахнулся Симонов. – Вот тебе информация к размышлению. Яго нашел себе какую-то девку и разъезжает с ней по Питеру и Новгородской области. Девка, между прочим, та самая Лиза – подручная Седого. Ее Яго у Крестов повстречал.

– Ясно. Они все-таки ищут сокровища Седого, – резюмировал я. – Между прочим, Меньшевик ушел на дно, исчез со всех адресов. И скликает всю свою рать. Вооружает. Какие выводы?

– Думаешь, он решил подождать, пока Яго найдет сокровища, а потом отбить?

– Получается.

– Стоп, ребята, – хлопнул Железняков рукой по столу так, что стакан и бутылка подпрыгнули. – Если он планирует нагреть Яго, он как минимум должен иметь представление, когда тот найдет сокровища и куда их доставит.

– А может, он и имеет, – махнул я рукой.

– Не телепат же он. Два варианта. Или Меньшевик намерен выкрасть кого-то из приближенных Яго и выбить из него сведения. Или у него есть источник в фирме своего врага.

– Что твоя версия дает? – спросил я.

– Пару лет назад была интересная история с ворованными якутскими алмазами. – Железняков налил в стакан кипяченой воды из треснувшего графина и выпил залпом. – Яго уже настроился получить хороший куш, но ему кто-то нахально перебежал дорогу. Кто? Яго грешил на Кельма и Меньшевика. Чуть до крови дело не дошло. Кроме того, Яго просек, что подставили его из ближайшего окружения. Дал честное слово, что загасит гадину. Долго предателя искал.

– Нашел?

– Было несколько кандидатов, но не доказал. А мы кое-чего знали, чего он не знал. Перед сделкой один из его помощников встречался в укромном месте с Кельмом и Меньшевиком.

– Что за помощник?

– Григорий Каледин.

– Тот самый доцент, что дал Яго несколько лет назад наколку на нумизматов? – удивился я.

– Да, – кивнул Железняков.

– Тогда мы на него в последнюю очередь думали. А когда он в открытую с Яго связался – возможности доказывания уже исчезли, – вспомнил я.

– Точно, – потер руки Симонов.

– Надо его под контроль поставить, – встрепенулся я. – Двигаем к шефу – пусть он наружку и технику подключает.