Лотта подняла голову. Эван замер в последней попытке сдержать себя. Его мощное тело настолько напряглось в тисках желания, что казалось, он готов взорваться. Лотта вновь села сверху, широко расставив бедра. Потом плавно соскользнула вниз, так что его член оказался между ее упругими грудями. Он ощутил их волнующую мягкость, принявшую его в свою колыбель, и мощный глубокий толчок потряс его. Он громко застонал.

Осторожно скользя вперед и назад, она мягко сдавливала его член между грудями, дотрагиваясь затвердевшими сосками до его живота. У Эвана перехватило дыхание, лицо стало яростным от раздирающего плоть желания.

— Не сейчас, — прошептала Лотта, замедляя движения до мягких и легких толчков. — Не заканчивайте, пока я не дам разрешения.

Новый стон вырвался из его груди, и новая попытка освободиться от пут.

— Умоляю, женщина, кто научил тебя такому хладнокровному разврату?

— Я же говорила, практиковалась. Я всегда была прилежной ученицей.

Теперь она приподнялась и изогнулась над распростертым телом, позволив его восставшей плоти коснуться ее лона и отпрянув, как только он сделал движение вперед, чтобы войти глубже. Она увидела в его глазах вспышку разочарования и почувствовала, как сильно напряжено его тело. И тогда позволила ему глубоко войти внутрь ее, двигаясь навстречу его телу в одном ритме, снова и снова, слыша, как он громко закричал, опять и опять. Желание, освобождение и злость — все сплавилось в одно острое ощущение, которое снесло их обоих на самый край, за которым — тьма…

Очень медленно к Лотте возвращалось осознание реального мира — тихой комнаты, освещенной трепещущими языками пламени свечей. В роще за домом заухал филин. Дом был наполнен сонными звуками поскрипывающего дерева и какими-то тихими шорохами. Она взглянула на Эвана, который лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Его дыхание все еще было прерывистым. Шелк продолжал сковывать его запястья. Лотта потянулась развязать узлы.

— Эван?

Что-то насторожило ее, когда шелк начал проскальзывать сквозь пальцы, отпуская пленника на свободу.

Он перевернулся так внезапно, что Лотта невольно вскрикнула. Его руки обвили ее, и он, склонив голову, прильнул к ее груди, обхватив соски ртом. Наслаждение томительным потоком хлынуло в ее тело, заставив закричать от потрясения и восторга. Его рот ласкал ее, и чувства тонули в сладчайшем отзвуке недавнего блаженства.

Эван подвинулся к ней ближе, осыпая поцелуями ее волосы.

— Вы злитесь на меня? — шепнула Лотта, касаясь ладонью его щеки. Трепетный свет пламени отбрасывал на кожу мягкие тени от его густых колючих ресниц. Сердце Лотты потрясенно замерло в груди. Странно, что такая мелочь, незначительная деталь, нарушила зыбкое равновесие, увлекая за край пропасти в любовную бездну. И уже бесполезно это отрицать. У нее было желание сохранить дистанцию, оградить себя. То, что она сделала, желая сломать оборону Эвана, привело к разрушению ее собственной защиты.

— Невероятно зол.

Видимо, что-то изменилось между ними. Лотта чувствовала это. В голосе Эвана звучал беззлобный юмор.

— Я покажу вам, насколько зол, лишь бы только у меня остались силы, — сказал он. — Но это, — продолжал он другим тоном, — не сравнимо ни с чем, что я испытывал прежде.

Он притянул ее ближе к себе, и Лотта устроилась щекой на его груди, прислушиваясь к тому, как меняется его дыхание и он засыпает. Ей вспомнилась первая ночь в Лондоне. Такая нежность была в том, как он привлек ее к себе. Здесь, в его объятиях, она поддалась искушающей иллюзии любви и взаимности. Сомнений не осталось, она полюбила. В ее сердце плескалось счастье, такое полное и безусловное. И сразу же разлетелся, как дым, страх перед будущим. Сейчас она жила счастливым мгновением. А утро потерь и сожалений еще придет, и не раз.

Когда Эван проснулся, постель уже была холодна и пуста. Лотты рядом не было. Он сел, прогоняя последние теплые отсветы сна из своего сознания. Непонятно отчего он чувствовал себя потерянным и одиноким. Удивительно, до чего ему хотелось, чтобы Лотта была сейчас рядом. Он никогда и ни в ком не нуждался. Ее вероломство и предательство взбесили его именно потому, что он нуждался в ней. Эван не хотел, чтобы она обманывала его, испытывая боль при мысли о том, что враги подкупили ее. Ее страсть к деньгам оказалась сильнее преданности ему.

Такие чувства к Лотте очень беспокоили Эвана, он опасался зависимости.

Он повел плечами, словно отгоняя непрошеные мысли, выбрался из уютного тепла постели и подошел к умывальнику, стоящему в противоположном углу комнаты, умывался из кувшина, поеживаясь от жалящего холода колодезной воды. Все тело изнывало от незнакомых ощущений, не болело, нет, просто утратило напряженность, в которой пребывало почти постоянно, обретя наконец расслабленность удовлетворения. В голове не было никаких мыслей, кроме одной — куда ушла Лотта? Наверняка она где-то неподалеку. Ей просто некуда идти. Вопреки ее дерзким словам и столь же дерзкому поведению прошлой ночью, она полностью зависит от крыши над головой и денег, которые он дает.

Эван быстро натянул одежду и подошел к окну. Ясное утро с каждой минутой разгоралось все ярче. Внизу раздавался грохот — это Марджери хозяйничала на кухне. Довольно неаппетитный запах витал в воздухе. Часы на колокольне пробили семь. В раскрытое окно было видно, как в дальнем конце сада Лотта собирает в большую корзину яблоки. На ней было старое выцветшее платье и фартук, а на голове забавный чепчик, который делал ее похожей на горничную, но по какой-то странной причине этот наряд только усиливал впечатление молодости и привлекательности. Она подняла голову, и он увидел, что она улыбается ему и машет рукой. Что-то шевельнулось в душе Эвана — теплое и щемяще-сладостное. Именно в этом чувстве крылась самая большая опасность.

Эван отошел от окна. Ему страшно не хотелось возвращаться в безликую спартанскую комнату, которую он снимал в «Медведе». Он желал бы остаться здесь, с Лоттой. Как чудесно провести весь день вместе с ней, прокатиться в коляске или отправиться на пикник куда-нибудь в поле! Видения мирных радостей одновременно влекли и повергали в ужас. Черт побери, он даже готов безропотно снести английский завтрак в исполнении Марджери — недожаренные яйца и холодный жирный бекон, — только бы сидеть за столом напротив Лотты и просто смотреть на нее. Как объяснить причину подобной слабости, он не знал, но все это явно не по нему! Он не станет поддаваться и предпримет что-то немедленно.

Эван бросился прочь из комнаты, вниз по лестнице и на улицу, не оглядываясь и не прощаясь. Чувство вины терзало его, и он ненавидел себя за него. Это становилось просто невыносимо!

Улицы Вонтеджа потихоньку оживали, заполняясь торговцами, которые спешили открыть свои лавки. Несколько пьяниц валялось возле дверей заведений. «Медведь» не запирался на ночь. Эван прошел мимо портье, не разбудив его, стал тихо подниматься по лестнице, стараясь не заскрипеть ступенями. Наконец, вошел в свою комнату.

Все было в точности так, как он оставил накануне вечером. И все же Эван знал, едва переступив порог, что кто-то побывал здесь без его ведома. Мурашки пробежали по коже, появилось странное ощущение, что за ним наблюдают. Он тщательно обследовал все ящики и шкафы, выискивая малейший намек на чье-то вторжение, однако ничего не нашел.