Но обе эти забавы тоже пришлось быстренько свернуть. Прошли несколько ливней с градом, таких сильных, что сады с огородами побило, и старухи деревенские сказали, это – пацаны виноваты, они лягушек убивают. Ведь как было здорово: рогатка делалась из березовой вилки, резина бралась камерная, а пульки готовились особым образом – старый треснутый чугунок разбивался топором на большом гранитном валуне в мелкие дребезги с ноготь величиной. А с березами: маленький деревенский мальчишка Ванюшка сорвался, пропорол себе пах сучком, и пришлось его на телеге везти в Работки.

Хотя два замечательных дела удалось выполнить за лето Саньке. Во-первых, Володя Востоков, дачник с соседнего порядка, дал ему выстрелить из настоящего охотничьего ружья в кулика, и Санька кулика убил. А во-вторых, этот же Востоков научил Саньку играть на семиструнной гитаре. Теперь Санька выучил несколько аккордов, мог бить восьмерку и щипать медиатором. Кроме песен блатных да дворовых, которых Санька знал десятки, он теперь выучил и несколько веселых студенческих, которые не очень хорошо запомнил, но легко переделал по-своему:

Летит спутник, бэби-Луна,

Он так ярок, как губки Мэй.

Он выпьет виски все до дна,

Он парень свой ок-кей!

Вовка Охотов был Санькиным другом с соседнего двора. Хотя он был на год старше и учился в седьмом классе да еще и в другой школе, друзья они были самые закадычные, не разлей вода: вместе зимой готовили хоккейную площадку и играли на ней самодельными клюшками, ловили чижей, щеглов, снегирей и продавали их на Средном рынке. А главное, они собрали настоящие детекторные радиоприемники, благо, все детали для них можно найти на свалке, в Пушкинских оврагах: и ферритовые стержни, и сопротивления, и диоды, и медный провод ПЭЛ или ПЭЛШО для намотки катушки. Там попадалось даже разноцветное оргстекло, из которого дихлорэтаном можно было склеить симпатичные коробочки для их говорящего чуда.

Помогал мальчишкам во всех их забавах дядя Леля, который работал в радиофизическом институте и разбирался в радио как бог! Сначала он помог мальчишкам провести телефон: настоящий телефон. Телефоны имелись не в каждом доме, не то что в квартире, и приходилось бегать звонить и к соседям, и через улицу, а то и не поймешь куда – на телефон-автомат.

Так вот дядя Леля принес мальчишкам несколько бухточек бракованной «лапши», пробитого телефонного тонкого провода, и они с помощью немецкого трофейного тестера «прозвонили» его весь, а найдя места разрывов, аккуратно соединили и заизолировали их. По березам и кленам ребята сумели протянуть этот провод над огородами, садами и дорогами, между своими домами, а ведь это почти двести метров. Только раз пришлось просить взрослых сходить к «бабе-ягодке» Виктории Николаевне и попросить разрешения поставить у нее в саду высокий березовый шест, который потом прибили к старой вишне. Настоящие телефонные трубки, подсоединенные к проводам через реле по дяди Лелиной схеме, делали пацанов хозяевами жизни, и они созванивались теперь, прежде чем идти на каток или в кино.

Радиолюбительство стало повальным увлечением не только моих Саньки и Вовки, но и тысяч других пацанов, которые уже паяли супергетеродины, чтобы слушать «Битлз» или «жуков-ударников», как их вольно переводили комментаторы «Би-би-си» и «Голоса Америки». Радиокружки работали при школах, при домах и дворцах пионеров, и казалось, что все мальчишки страны были заняты поиском ферритовых «горшков», радиоламп и телефонных капсюлей.

Телефонный капсюль ТК-47, который мог выполнять функции динамика в карманном детекторном приемнике, стал для многих заветной мечтой. Он был спрятан в ухе каждого телефона-автомата, которые стояли на перекрестках, в переулках и во дворах огромного города.

Мальчишек Санькиного возраста в его дворе и соседних было полно: послевоенная поросль. Но учились все в разных школах: на соседних трех улицах стояли седьмая, двадцать девятая и восемнадцатая. И разделялась личная жизнь ребят на школьную и дворовую. Друзья по дому или двору в школе могли и не поздороваться. И наоборот: если к кому-то во двор приходил в гости школьный товарищ, то происходило довольно церемонное представление его дворовой компании.

Двор Санькин считался очень удобным местом для мальчишьих гулянок. Правда, имелся еще «другой двор» – так его звали: прямо напротив Кулибинского парка, но там интерес представляли только огороды и сады. А во дворе «домов трестов» стояли заманчивые сараи, в которых хранилось невероятное количество самых непонятных железяк. Но Санькин двор был лучшим во всех отношениях, и это не подлежало сомнению.

В центре двора на большой площадке играли и в волейбол, и в городки, и в крокет, и в «чижа», и в двенадцать палочек, и в ножички. За дровяниками-сараями находился пустырь, который служил стихийной свалкой да еще стояли белые помойные ящики. Здесь пацаны втихаря покуривали, варганили «поджиги» и стреляли из них, метали в стенку сарая самодельные «финяки» с наборными ручками. Тут же «шпилили» в свару и очко, приспособив для игры большой ящик с отломанной крышкой из-под какого-то заграничного прибора. В чеканку играли на «красной дорожке» – так называлась небольшая аллейка по краю двора, затененная нависшими ветвями акаций и вишен. Лет тридцать назад она была вымощена красным кирпичом, который уже почти весь рассыпался или врос в землю, а название сохранилось.

Теперь же, когда Санька научился бить «восьмерку» и бабушка купила ему гитару, стали чаще собираться на крыльце дяди Лелиного дома. Щипать струны пробовали все, хотя терпения учиться хватало не у многих. Слыша струнные переборы и заунывное пение, стал иногда прибиваться к Санькиной пацанской компании Юрка Коржавин или, как его все звали, Жора. Он был постарше, работал шофером на ЗИС-150, заводил машину гвоздем и бросал ее прямо на волейбольной площадке, если приезжал пьяный.

Присаживаясь на крыльцо к пацанам, он обычно доставал рубль и кого-нибудь помоложе посылал в магазин за бутылкой «фруктовки». Принесенная бутылка пускалась по кругу со словами:

– Всему обществу – по глоточку, для сугрева души.

Кто-то делал глоток, кто-то только губы мочил, а кто-то просто отказывался, боясь родителей, – оставшиеся полбутылки Жора допивал сам.

Он тоже брал гитару, пытаясь что-то на ней изобразить, но пацанам запоминались только отдельные фразы, вроде: «…будь проклята ты, Колыма» или «…молодой пацан заработал вышку». Но чаще Жора откладывал гитару и начинал травить. Рассказывал о том, как его вместе с двумя другими бичами завалило снегом в аэропорту Тикси и неделю пришлось кормиться сначала сухарями, а потом и столярным клеем, пока их не откопали; вывозили на «Большую землю» в бомбовом отсеке военного самолета. Или о том, как в красноярском ресторане «Огни Енисея» гуляют сибирские работяги, пришедшие с приисков: стучат по столу своими алюминиевыми и эмалированными кружками, требуя спирта, часто расплачиваются золотом, высыпая его из кожаных мешочков. Просидев три или четыре дня за столом, падают на пол, но никто не осмелится их выпроводить на улицу или подобрать рассыпавшиеся вокруг деньги.