Любимый старший брат Николай, наследник престола и его единственный обожаемый друг, скоропостижно скончавшийся семнадцать лет назад от последствий несчастного случая, всегда служил примером. Саша ежеминутно ощущал, что все устремления отца направлены на воспитание преемника, на его образование и великосветские манеры, но от того искренняя любовь к брату не стала ни на толику меньше. Но Николя ушёл в мир иной, оставив младшему брату титул наследника, невесту и самые тёплые воспоминания об их настоящей братской дружбе.

«Наше недоразумение» превратился в «медвежонка», а затем, в силу роковых событий, — в «медведя». Он теперь Государь, он теперь — воля и сила страны. Больше некому. И решения нужно принимать, понимая, что каждое из них потянет какую-то неведомую ниточку, способную вызвать лавину событий. А сколько же вокруг отиралось желающих вложить эту ниточку ему в руку!

Скобелев недаром усмотрел хитринку в глазах Черевина. Генерал-адъютант пару месяцев назад невольно стал свидетелем того, как Гирс, никогда не смевший первым высказать своего мнения перед государем, покрывшийся красными пятнами нервного происхождения, не просил, а требовал приёма у царя. «Ваше величество… негоже это. Настанет момент, когда красноречия моего не хватит. Что я вам потом доложу? Что Бисмарк в печали? По моим данным, он Скобелева к личным врагам причисляет». — Министр иностранных дел впервые в своей недолгой карьере позволил себе первым высказаться в присутствии государя. Расскажи Черевин об этом кому-то при дворе — не поверили бы.

«Прикажете вызвать Скобелева из отпуска?» — Генерал-адъютант Черевин имел необыкновенную способность предугадывать дальнейшее развитие событий, но в тот раз поторопился. «Нет. Прикажу Победоносцева вызвать», — задумчиво ответил тогда Александр Третий, перебирая бумаги.

Государев воспитатель явился по первому же приказу, оставив в Петербурге все дела и важное заседание Синода. Как обычно немногословный, долгий в своих раздумьях, Константин Петрович Победоносцев попросил детально ознакомить его со всей историей вопроса.

Обер-прокурор аккуратно протёр платочком линзы своих черепашьих очков, медленно вычитал все донесения от министерства иностранных дел, подписанные Гирсом, после чего тихо молвил:

— Я бы поговорил со Скобелевым. Вам, ваше величество, нужен такой человек. Я могу расходиться с ним в некоторых тонкостях, но он популярен в армии и народе. Он победитель, а нам сейчас побед и славы остро не хватает.

И Черевин отправил в дипломатическую миссию в Париже шифрованную телеграмму с высочайшим приказом разыскать генерала Скобелева и велеть ему следовать в Петербург, минуя территорию Германии в целях личной безопасности и для упреждения политического скандала.

Император потянулся за листом бумаги, исписанным почти полностью каллиграфическим почерком писаря «чёрной комнаты». После этого поднялся, протянул его перед собой и громким командным голосом, будто сам стоит за кафедрой, принялся декламировать, сопровождая каждое предложение соответствующим жестом и делая эмоциональные ударения в нужных местах:

— «Я вам скажу, я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Происходит это потому, что как во внутренних, так и во внешних своих делах она в зависимости от иностранного влияния…»

Генерал слушал своего Верховного военачальника сосредоточенно, чтобы не упустить ни одного слова. А вдруг посольская агентура при переписывании что-то перепутала или, ещё чего хуже, — отсебятину добавила?

— Так точно, ваше величество, слово в слово прямо! — Скобелев встал, потому как посчитал неприличным сидеть перед государем, хоть тот и в холщёвой косоворотке да домашних туфлях.

— Присаживайтесь, Михаил Дмитриевич, присаживайтесь! — Повелительным жестом царь указал на кресло, и Скобелев тут же смиренно повиновался, а Александр Александрович продолжил: — «У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всём его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы — жертва его интриг, рабы его могущества… Это автор «натиска на Восток», он всем вам знаком. Это — Германия!»

Возможно, если бы в узком кругу друзей его парижскую речь так декламировал кто-нибудь из доверенных, из старых, Немирович-Данченко[42], к примеру, то у генерала были бы вопросы к некоторым акцентам. Особенно на слове «Германия». А так, в целом, государь прочёл стенограмму достаточно эмоционально. Темой проникся. Было заметно, что текст этот он пересмотрел не единожды, произносил почти наизусть, заглядывая в написанное лишь краем глаза.

— Каково, а? — воскликнул царь, отложив бумагу в сторону.

Под низкими сводами царского рабочего кабинета повисла пауза. Точно такая тишина, как в густом лесу перед бурей, которая вот-вот рванёт листья, согнёт в тугой лук ветки, распугает всю живность в округе, а потом как выстрелит по ушам барабанной дробью крупных капель… Сначала одиночными ударами, каждый из которых чётко слышен по отдельности, а потом этот звук превратится в постоянную тревожную дробь полковых барабанщиков при наступлении, а затем трансформируется в один сплошной гул, заслоняющий собой все другие звуки.

Скобелев всё же опять поднялся. Это была атака, а он не привык прятаться за бруствером. Подошёл к государю почти вплотную. Сделал два шага. Третий был бы уже лишним, выглядело бы вызывающе. Взгляд, конечно, смягчил. Всё же императорская особа.

— Ваше величество, я сожалею, что нашему трёхволосому министру иностранных дел Гирсу пришлось напрячься, чтобы выслужиться перед Бисмарком, он же и сам немец, так поговаривают…

— Из шведов они, — парировал царь, едва сдерживая улыбку. Ему всегда нравилось, когда его генералы ерепенились, но явно держали себя в руках, чтобы не дать себе взорваться. Штабные этим не славились. То ли дело — полевые.

— Стоит ли это напряжение того, чтобы указать германцам на реальное положение дел? На наше отношение к ним. А как же славянская миссия? Для чего была Плевна? Австрияки — те же немцы, даром что венгров при себе держат. Крамолу говорю, да… Пруссия — поставщик невест к русскому двору, вот о чём жужжат парижане, ваше величество.

Ноздри царя раздвинулись в глубоком вдохе, но лицо осталось каменным. Только грудь немного поднялась.

Императрица Мария Фёдоровна была исключением из правила. До сих пор невестки дома Романовых действительно попадали ко двору из Пруссии. Принцесса Дагмар прибыла в Петербург из Дании, но для тех, кто тщательно следил за тем, «насколько русский наш царь», существенной разницы это не делало.

— Не хотите ли вы, генерал, сказать, что русский царь не болеет душой за свои земли? — произнёс Александр Третий, сурово глядя на Скобелева с высоты своего роста.

— Не хочу, ваше величество. — Генерал тоже расправил грудь. — Генералу не пристало рассуждать о курсе государства. Приказали — веди войска, побеждай. Вернёшься с поражением — будет с тебя спрос. Слабость себе позволил.