– Подожди, ты мешаешь.

Восстановить по цепочке идею спасения. Парк, деревья… Нет, это не то. Скамейка… Скамейка нужна, чтобы сесть наконец и не тратить силы. Но сама скамейка с идеей не связана. Асфальт бугрится… Близко. Бугрился пол. Пол в коридоре. В каком коридоре? В том, где вместо кофе подают чай. Правильно! Первое звено в цепочке найдено.

Итак, коридор с бугристым полом. Ведет он в комнату, где нет решеток, и это странно, потому что… Комната эта – палата сумасшедшего дома. Там, в палате, кровать с потолком.

Бурое в «Буррэ». Цепь собрана. Но спасения нет. Спасение не в этом. Вчера было в этом, а сегодня…

Вернуться нужно к исходной точке. Бугрится асфальт, как бугрился пол в коридоре. Коридор вел не только в комнату без решеток, где «Буррэ» – спасение, но и в другую комнату с зарешеченным окном, где облако… Облако – клуб.

Курить очень хочется, вот оно что. Идея не найдена, найдено желание. И… Вот сейчас наступит блаженство. Белые сигареты с золотым ободком, целая пачка, свежих, чистых, сухих. Как они называются? Темно-синяя квадратная пачка, что-то золотым и красным написано, внутри два отделения – это ее сигареты. Как они называются? Впрочем, неважно.

Сесть на скамейку и взять пачку в руки, вытащить белую, тонкую палочку с золотым ободком.

– Садись, я эту скамейку имела в виду. Посмотри, как здесь классно. А вот и Корчагин. Нет, подожди, мокро. У меня в пакете газета.

В пакете. В ярко-желтом пакете то, что курить – желание. Облако – клуб.

– Вот так, теперь садись. Что ты? Зачем тебе пакет? Ты пить хочешь? Дать фанты? Я знаю, что ты больше спрайт любишь, но в нашем магазине почему-то не было…

– Синяя пачка… с золотым ободком…

– Дура я дура! Ну надо же! Вот черт! Забыла, совсем забыла. Я ведь курить решила бросить, сигареты не купила, пытаюсь себя обмануть. Здесь есть ларек, должен быть уже открыт. Я сейчас сбегаю. Прости меня, Анют. Как я так, не знаю.

Желтый пакет подскочил и уплыл. Шаги убегают, бугрится асфальт, им трудно, наверное, бежать.

Черный каменный монстр кружится, ему тоже трудно. Вцепился в тележку, чтобы не упасть. Бедный, глупый, пусть ляжет, вон там трава, зеленая, мягкая, может быть, мокрая, но если подстелить газету…

И деревья кружатся и бросают капли вниз. Кожа лица стала мокрой, текучей – мягкий автопортрет. Чей автопортрет? Того, кто никогда не рисовал убогого портрета Наташечки. Да он убогих портретов вообще не рисовал, потому что он – ОН. Но это неважно.

Важен портрет. Другой, тот, что рождается в буром. И искупается «Буррэ». Моцарт подошел идеально. Но дело опять ж не в этом. А в чем?

Шаги возвращаются. Но теперь не бегут, а как-то крадутся. Медленно, медленно. Как долго ждать, пока они подойдут окончательно. Зачем их ждать? Было что-то… Идея. Нет, желание. Ах да, желтый пакет с синей пачкой. Рождение клуба.

Шаги подошли. Остановились. Стоят за спиной. Нужно сделать усилие и повернуться. Ярко-желтый пакет приплыл, наполнившись тем, чего в нем так печально не было. Желание желаемого. Желание клуба желанного. Взяться руками за скамейку и сделать усилие – повернуться. И не искупить. Нет, получить.

Шаги усилия не дождались. Сами пошли, обогнули скамейку. И завершили путь.

И обманули. Желтого нет. Светло-серое невыраженное нечто, абсолютно ненужное, бесполезное. И, конечно, чужое.

– Прости, Анечка, что заставила тебя так долго ждать.

Ждать ее? Разве ждала она это светло-серое? Хотя, может, ждала, просто забыла. Так трудно удержать все в голове. Раньше было нетрудно, а теперь трудно.

– Ну, пойдем. Давай руку.

Приятно и тепло от ее руки, и даже усилия делать почти не понадобилось, чтобы встать. И голос такой сильный, глубокий, но в то же время негромкий, не мучает заболевший мозг. И от светло-серого глазам совсем не больно.

Только вот встать удалось, а идти пока не получается. Ноги не знают, что делать.

– Обопрись на меня, Анечка, я тебе помогу. О ногах не думай, просто обопрись на меня, они сами и пойдут. И не смотри в землю, смотри вперед. Нужно цель увидеть, и тогда все получится. А цель наша знаешь где? Видишь, вон там, за деревьями, забор? Нет, ты не туда смотришь, поверни голову чуть-чуть влево. Увидела? Это и есть наша цель.

Цель? Ну конечно! Как просто все разрешилось. Это то, чего она так долго искала. Цель – последнее звено в цепи. Для восстановления идеи спасения. То есть идея спасения нужна была, чтобы к цели прийти. Значит, спасение в этой светло-серой и заключается.

– В заборе калитка. Она, разумеется, закрыта, но у меня есть ключ. Мы откроем калитку и выйдем. Ты ведь этого хотела, правда?

Наверное, этого. Нет, не наверное, а точно. Светло-серая знает лучше, чего она хочет. На нее и нужно ориентироваться.

– Тебе было плохо здесь?

– Да… очень плохо.

– Бедная моя девочка. Но скоро все кончится. Мы откроем калитку, сядем в машину и уедем отсюда.

– Куда… уедем?

– Разве это важно? Главное – все закончится. Кончится страх, кончится боль, кончится тошнота. Там хорошо и спокойно, важно ли, где это «там»?

– Неважно.

Да неважно уже и то, дойдут они до калитки или нет. Можно и здесь остаться. С ней остаться. Теплая приятная рука, теплый приятный голос. Рука и голос справились со страхом и болью, а тошнота ее не так уж и мучила. Цель в спасении не калитка, цель в спасении – эта женщина. А идти все-таки трудно, даже когда не думаешь о ногах. И зачем идти, делать столько усилий, если цель уже достигнута? Просто лечь на траву с этой светло-серой спасительницей, обнять ее за плечи и уснуть. Вот здесь трава совсем хорошая…

– Нет, Анечка, нам нужно идти. Потерпи, осталось совсем немного. Если мы сейчас не дойдем до калитки, все начнется сначала. Разве ты хочешь, чтобы все опять повторилось?

– Танец с Наташечкой?

– Если бы только танец! Все повторится, понимаешь?

– Все?

– С самого начала. То, что было задолго до танца. Черный ужас и смерть.

– Нет! Я не хочу!

– Вот поэтому нужно дойти до калитки, сесть в машину и поскорее отсюда уехать. Лечь на траву и уснуть легче всего, но делать этого ни в коем случае нельзя.

– Нельзя.

– Потом не исправить. Даже я не смогу исправить. Маленькое усилие, и все кончится.

Усилие. Светло-серая знает, все знает, светло-серая приведет к спасению окончательному. Но идти очень трудно, тут она не права, не маленькое усилие нужно, а большое.

Деревья кончились, солнце высвободилось и режет глаза. Там, в палате, тоже глазам было больно, потому что решеток не было и солнце проходило свободно. Больше палаты не будет, потому что вот и дошли уже до калитки.