— А уж когда ты новую музу свою попер! — хихикнул Спирин, покачивая укоризненно головой.

Лютиков уныло и безнадежно махнул рукой, вытер влажными ладонями измятое лицо, и тут до него дошло. Растопырив пальцы, он посмотрел на Спирина.

— Постой, — сказал он, чувствуя вставший у горла комок. — Какую еще музу?

— Да новую, говорю тебе! — продолжал смеяться Спирин. — Вместо этой финтифлюшки ее за тобой закрепили. Серьезная дамочка, у самого Даля училась, с Ожеговым спорила! И симпатичная, блин, можно сказать даже — красавица. Я так и не понял, что ты на нее взъелся. Аж посинел от крика!

Он внимательно оглядел Лютикова и погрозил тому толстым указательным пальцем.

— Ох, Вован, бабы никогда еще до добра не доводили. Помнится, спрашивал я у тебя, в каких отношениях ты со своей Нинель. Темнил ты, Володенька!

— Погоди! — Лютиков встал и подошел к Спирину. — Ты мне скажи, на кой я вам сдался? Чем я вам так полезен, что вы мне покою не даете? Я понимаю, мне все добра хотят. Только от этого добра уже тошно становится! Такие вы заботливые, что будь живым, я бы от ваших забот в петлю полез.

Спирин опасливо огляделся, как человек, который владеет тайной и уже не может держать ее при себе, но опасается, что кто-нибудь услышит. Известное дело, за длинный язык и поймать могут!

— Понимаешь, Вован, — сказал он, пожимая плечами. — По мне, так ты еще хуже меня пишешь! Вечно у тебя какие-то закидоны, метафоры, лично мне непонятные. Стихотворение, оно должно быть ясным языком написано, а у тебя вечно до смысла докапываться надо, ты, как акмеист какой, все единственное слово ищешь. Но дело в том, что тебя сам Старик любит читать. Чем-то ты Ему угодил, в струю попал. Ты ведь должен понимать, доложат Ему о нашем Союзе, Он ведь поинтересуется, как ты — вступил? Неловко может получиться.

Вот так. Лютиков почувствовал разочарование. Не зря говорят, у истины всегда немного пресный вкус. Разгадка была пресной, как ложка чайной соды, что Владимир Алексеевич принимал при изжоге.

Боюсь, что и некоторый избалованный детективами читатель скривит губы — и это загадка, на которой держится книга? Нет, граждане, все без обмана. Обещан вам был бытовой роман из загробной жизни, вот именно его и получайте.

Собственно, разницы никакой нет. Все разгадки вызывают разочарование. Но для Владимира Алексеевича Лютикова осознание истинных причин происходящего было ударом. На некоторое время он даже о музе Нинель забыл.

Он-то думал, он себе голову ломал! А райские угодники только всего и хотели, что выслужиться перед первым лицом. «Да, — подумал Лютиков. — С этими ребятами Армагеддона точно никогда не случится». Плохого в этом ничего не было, даже хорошо, что живущие на Земле люди могли спать спокойно.

Но это еще был не последний удар изменчивой судьбы.

— А с чего это мне музу новую прикрепили? — поинтересовался Лютиков. — Чем им старая не угодила?

И здесь все оказалось просто до отвращения.

— Так ты, Вован, сюда неудачником попал, — объяснил Иван Спирин. — Вот к тебе и прикрепили музочку-практиканточку, из тех, кто успеваемостью не блистал. Вообще-то ее к тебе еще при твоей земной жизни прикрепили. Кто ж знал, что тут ты в струю попадешь? А ты попал. Вот наверху и засуетились. Как же это так, мужика Сам читает, а муза у него никудышная, толком не знает, как на хорей, а как на анапест навевать. Посмотрели, подобрали более достойную, а ты, Вовик, ее чуть не матом попер. Нехорошо, дружок! Ладно, Вовик, — Спирин неторопливо и солидно поднялся. — Сам понимаешь, скандал этот тебе не в масть. Тут у тебя один выход, ошибиться невозможно. Утром уже прилетал твой враг любезный, подробности узнавал. Так уж ладошки потирал, так елеем сочился! И ведь доложит — вхож!

Он ушел.

Лютиков посидел за столом, чувствуя тупое отчаяние.

Вот так и рождаются бунтари — давление снаружи и сопротивление изнутри, помноженные на тоску. Один из семьи уходит, другой весь мир на дыбы поднимает. А если вдуматься, причина одна — пресс снаружи встречает внутреннее сопротивление, тогда человек озлобляется, стискивает зубы, а в таком состоянии он на очень многое способен.

Вот и Лютиков ожесточился.

И тут он опять с тревогой подумал о музе.

— Сам бы я не решился, — сказал бес Кердьегор. — Но Жанночка… Ну сам посуди, из муз в гурии отправить! К мусульманам! Мне все эти национальные распри, конечно, до лампочки, но ведь я их по нашим террористам хорошо знаю. Да и чеченцев с вашей помощью у нас последнее время прибавилось. Наглы, бесцеремонны, а уж к женщинам относятся… Женщина для них такая же вещь, как, скажем, автомат или золотая гайка на пальце. Но не мое это дело — райских начальников поправлять. Короче, если бы Жанна не вступилась, я бы в это дерьмо никогда не полез.

Лютиков ничего не отвечал, только кивал, прижимая к себе дрожащую музу Нинель.

— И куда вы теперь? — спросил бес. — Обратно вам нельзя, да и у нас опасно. Нет, Владимир Алексеевич, вы не подумайте, я совсем не боюсь, что моя роль во всей этой истории выяснится. Мне лично это до медного котла. Но если узнают, что вы у нас отсиживаетесь, столько вою поднимут! Одно дело официально сменить место пребывания, совсем другое, когда вы это нелегально делаете. Тут уж крючкотворам разным полная свобода для творческих измышлений. И назад потребовать могут. Порвут в назидание другим.

Лютиков хмуро кивнул.

— Я уже думал, — неохотно сказал он. — Знаете, Кердьегор, не прельщает меня ни райская пресность, ни ваша неприкаянная бесшабашность. Вырос я, наверное, из дискотек и уличного мордобоя. Да вы за нас с музой не волнуйтесь. Вселенная велика, найдется в ней уголок и для уставшего от райской жизни покойника.

— Смело, смело, — закивал бес. — Только вы учтите, Владимир Алексеевич, там ведь отсиживаться нельзя. У демиурга всегда активная позиция. Вас ведь никто туда не гонит, сами убегаете. Чувствуете в себе достаточную силу?

Лютиков нежно посмотрел на осунувшуюся музу.

— Мы постараемся, — сказал он.

— Лютик, ты чо? — испугалась муза. — Ты с ума сошел? Да я никогда раньше дальше Чистилища не выбиралась. Ну, в Инферно еще иногда… Ты с ума сошел!

— Боишься? — еще крепче обнял ее Лютиков.

— Конечно, боюсь! — сказала муза. — Нет, Лютик, с тобой точно чокнешься! Сам сумасшедший и других с ума сводишь!

Девчонка она была еще, глупая бестолковая девчонка. Лютиков почувствовал щемящую нежность.

Молчавшая до того Жанна пожала плечиками и хрипловато сказала:

— А что? И это выход. Если бы я в тебя влюбилась, Вовик, я бы ни минуты не задумывалась.

Муза Нинель сверкнула на нее глазами, но промолчала — все-таки спасительница, она ведь беса уговорила украсть ее из этого вертепа. Гнусность какая, один мужик там за ней два дня с непристойностями бегал, кричал, что гурии отказывать не имеют права, они каждое желание праведника выполнять должны сразу и безо всяких дополнительных условий и возражений. Ага, как же!